Движение

Все карты спутало появление господина Когана. Скорее всего он безумец, хотя нет сомнений, что он знает про Соломоново золото и твёрдо намерен перевезти его всё, до последней унции, к себе в Санкт-Петербург. Чушь алхимия или не чушь, некоторые в неё верят; среди них попадаются люди влиятельные и даже опасные. Верить в то, что тяжёлое золото пропитано божественной квинтэссенцией, Даниелю, возможно, и не следовало, однако если бы он действовал осмотрительней, некоторых осложнений не возникло бы.

— Это весьма знаменательно, ваше царское величество, — сказал Исаак, — и проясняет многое, до сей поры остававшееся для меня загадкой.

Дверь таверны распахнулась. На пороге стоял человек огромного роста.

Всё потемнело. Даниель, в его лета и в его теперешнем волнении, решил, что причина — острое нарушение мозгового кровообращения, которое через несколько минут или часов завершится отёком мозга и смертью.

Однако, как выяснилось, дело было не в нём. Сатурн стремительно вскочил на ноги и, схватив стол за край, рывком оторвал от пола. Стол — двенадцать футов в длину, сто фунтов толстых еловых досок — образовал щит между сидящими по дальнюю сторону и входной дверью. Но только на мгновение — затем, как мог бы предсказать Ньютон, тяготение возобладало, и стол рухнул ребром вниз. Сколько пальцев на ногах было сломано, оценить трудно, поскольку стол упал между двумя рядами сидящих друг против друга людей. Даниель, опустив взгляд, увидел дрожащее восьмифутовое древко, засевшее в столешнице. Оно вонзилось с такой силой, что острый стальной наконечник (ибо это было что-то вроде копья или гарпуна) пробил доску насквозь и вышел с другой стороны, образовав вигвам из щепок, сквозь который просвечивал блестящий металл. Вскочив (потому что все вскакивали), Даниель перегнулся через столешницу и был потрясен ужасным зрелищем пригвождённой к столу человеческой головы. В следующий миг он узнал парик Лейбница. Гарпун (теперь уже не оставалось сомнений, что это гарпун) пролетел между двумя умнейшими головами мира, ближе к Лейбницевой, и, зацепив край огромного старомодного парика, увлёк его за собой. Он вонзился бы прямо в грудь царю, если бы Сатурн не догадался опрокинуть стол.

Вновь наступило неловкое молчание. Гарпунщик стоял в дверях, опустив плечи. Борода у него была почти такая же длинная, как у Соломона Когана. Одной руки недоставало; её заменял тяжёлый с виду протез.

— Это он! — вскричал господин Кикин. — Евгений-раскольник! Где мой телохранитель, когда он наконец понадобился?!

— Он вам не нужен, сударь, — отвечал Сатурн, перегибаясь через стол и берясь за гарпун, — ибо, как старожил Хокли-в-яме, я лично оскорблён тем, что в наших краях так неуважительно обошлись с гостем. — Он выдернул древко из стального наконечника, которому предстояло ещё долго оставаться в столешнице. — Теперь я считаю своим долгом насадить на эту палку голову Евгения-раскольника.

Сатурн шагнул к двери, и Евгений попятился, чтобы было где развернуться для драки, но тут на древко легла вторая ручища, ещё больше, чем у Сатурна. Царь, вырвав у Питера Хокстона палку, бросился на раскольника.

— Его царское величество ценит ваше похвальное рвение, — торопливо объяснял Кикин, — но это сугубо внутрироссийский конфликт, растолковывать слишком долго, и он должен быть разрешён без постороннего вмешательства. Просим всех сесть и продолжить беседу.

Кикин выбежал на улицу вдогонку за царём, и дальнейшее скрыла толпа, мигом возникавшая в этих краях везде, где сходились быки с собаками или цари с раскольниками. Только благодаря огромному росту противников иногда удавалось различить взмах древка, мелькание цепа или брызги крови на фоне неба. За ходом сражения можно было следить лишь по зрителям, двигавшимся в странном согласии с бойцами. Как игрок в кегли выгибается всем телом, провожая глазами шар, словно может изменить его траекторию, так и зрители подавались вперёд, видя возможность нанести удар, сжимались и вскрикивали, когда он достигал цели.

Сатурн, после того, как царь разоружил его и сам бросился в драку, совершенно сник. Минуту-другую он не мог прийти в себя, потом, зачарованный общим чувством толпы, расправил плечи и двинулся к выходу, говоря:

— Очень славно было принимать тут царя инкогнито, но я мог бы догадаться, что о нём станет известно и чего-нибудь такое произойдёт.

За опрокинутым столом остались только Даниель, Исаак, Лейбниц и (в углу, в сторонке от остальных) Соломон Коган.

— Не услышь я об этом от самого царя, — сказал Исаак Даниелю, — я бы не поверил: после всего, что между нами произошло…

— Всё, что произошло между мной и вами, меркнет по сравнению с интригами и происками вокруг проклятого золота. Мне самому плевать, куда оно попадёт. Несколько часов назад, когда мне думалось, что оно никому, кроме вас, не нужно и неизвестно, я бы охотно отдал его вам.

— И что же так сильно изменилось за последние несколько часов? — спросил потрясённый Исаак.