Движения

- О-о, то ты шельма, охотник! Охо-отник, шельма! - весело кричал навстречу ему Антон Антоныч. - Учуял носом, шо бессарабского бочонок ведерный, как сказать, только вчера привьез. Фома привьез, ну-у... То как будто погода тихая, и, как сказать, ветер к тебе одсюду не дул... Вот охотник носастый, га! Да тебе и гончих не нужно, ш-шельма!..

- Стану я бессарабское твое лакать, кислятину, дрянь, - слезая, отозвался Веденяпин хрипучим басом.

Поцеловался и пошел рядом с Антоном Антонычем, ведя в поводу курчавую поджарую лошадь.

- Ну и не будешь пить, когда такое дело, - и не дам тебе, не дам, не бойся! - притворно серчал Антон Антоныч.

- Тоже вино нашел, - ворчал Веденяпин. - Сколько раз тебе говорил: покупай го-сотерн!

- То уж ты покупай го-сотерн, а йя к тебе приеду... Да ты - мошенник, ты мухомора в чаю настоишь, да бутылку, как сказать, запечатаешь...

- Вот-вот, еще при тебе и открывать буду и скажу, что го-сотерн... А ты будешь пить и еще похвалишь. Вот то, скажешь, марка! - и засмеялся раскатисто Веденяпин, и звонко засмеялся Антон Антоныч; оба смеялись до слез и к дому шли обнявшись.

За обедом рассказал Веденяпин, как в этот день рано утром он поймал на озере щуку.

- На живца поставил с колокольчиком, - сам прилег, задремал. Тут еще комарня кусалась, - с головой завернулся... Слышу: динь-динь-динь! Деликатно так, чуть-чуть... Думаю - окунишка-фунтовичок. Не спешу для дряни. Слышу тут же - дири-дири-динь!.. и удилище гнет. Что за гвалт?.. Иду - смятение. Удилище ходырем ходит. Только приник тащить, - хап! - мертвая хватка: колокольчик в плач, удилище по воде хлясть! - чуть бы еще - и с корнем бы унесло... Захватил... Минут двадцать бился, вываживал... Что же, вы думаете, оказалось?.. Сначала взялся щуренок, - желторотый птенец, - вот! (Веденяпин отсек от левой руки ребром правой кусок с ладонь). На этого, следом, другой щуренок взялся, побольше, - вот! (Ударил себя в перегиб локтя.) И, наконец, эта самая щука: сизая, дрянь, и с икрой... Пятнадцать фунтов вытянула - вот, - и он распрямил, насколько мог, всю руку, оглядел ее и решительно чиркнул по плечу. - Так и вытащил их всех трех сразу, и живец цел!

За столом сидели и Кука, и Сёзя, и Елена Ивановна. Когда приезжал Веденяпин, всегда обед был веселый.

И дело свое Веденяпин высказал также шутя, так что Антон Антоныч долго не хотел верить: смеялся и махал рукой. А дело было простое, мелкое: Веденяпин предлагал ему застраховать через него у знакомого агента солому. Агент был новый, и Веденяпин хотел помочь ему, как другу.

- Та на черта мне ее страховать, когда я ее продам и уеду, и звания моего тут не останется, а? - спрашивал, горячась, Антон Антоныч.

- Хорошо, уедешь, а если она сгорит раньше, чем ты уедешь? - спокойно говорил Веденяпин.

- Да как же она может сгореть? Од-чего сгорит?

- От огня, Антон Антоныч... От искры, например: из молотилки искра и... и пойдет чесать.

- Га!.. Искра!.. А люди где же? То ж ведь не без людей молотят?.. Да куда ей там долететь, к чертовой матери, искре!..

- А ночью?

- А ночью не молотят, как сказать! Чи ты игде видел, шо молотят и ночью?

- Не молотят, а подожгет кто-нибудь ночью. Спичку бросил - и пошел. Ведь соблазн: как крыса в керосине вспыхнет... Я бы и сам поджег, не утерпел.

- А сторож, как сказать?

- Какой сторож?

- А-а... говорить с тобой! Какой сторож? Сторож, ну! Не чучело, как сказать, не китайска пушка, шо из картонки лепьят... сторож!

- Вот он-то сам закурит и подпалит... Знаем мы этих сторожей саврасых! Я у себя до последней булавки все застраховал... Как хорошему соседу, как другу тебе советую, - пойми!..

Говорили так долго.

Почему-то тихая, ровная, гладкая речь была у крикливого обыкновенно Веденяпина. Враль, но что ни скажет теперь, - все какая-то неоспоримая правда. Застраховать солому нужно было, это знал и Антон Антоныч, но думал, что незачем это, так как через несколько дней думал продать ее Голеву вместе с хлебом, и в то же время верно говорил Веденяпин, что Голев обесценит солому, - знает, что продать ее нужно к спеху.

Вечером, при двух свечах в стеклянных абажурах, на балконе, который сам по своему чертежу сооружал Антон Антоныч и к которому чувствовал поэтому доверие и отеческую нежность, Веденяпин вписывал в привезенный им печатный листок все, что вписывается при страховках.

Початая бутылка вина стояла на столе, недопитое вино вишнево рдело в стаканах. Елена Ивановна то выходила на балкон из комнат и, молодо улыбаясь, певуче, как всегда при гостях, говорила о чем-нибудь задумчиво девичьем: о том, какие большие звезды осенью и как будто "пушистые" и скоро начнут падать "массами"; о том, что в этом году совсем, кажется, не было майских жуков, - что они вообще не каждый год бывают; о том, что она уже устарела для того, чтобы следить за модой, и одевается так, как свободней; то уходила в комнаты за тем, чтобы поговорить с кухаркой Дашкой - бабой лет сорока - о завтрашнем обеде, принять счета от конторщика Митрофана и сыграть не совсем послушными пальцами какой-нибудь старый этюд на рояле.