Предчувствия, которые мною овладевают, становятся все более дурными. Закручиваются, стягиваются к центру. Мимо проносятся знакомые запахи – потные, сладковатые запахи гниения, – от которых сразу начинает болеть голова. Словно где-то совсем рядом большая помойка с пищевыми отходами. Закрываю ладонью нос и под громкий стук собственного сердца продолжаю механически переставлять свои, вдруг ставшие чужими, ноги. Душа ушла в пятки, больно ступать, но продолжаю идти. Темнота разбегается во все стороны узкими отростками коридоров. Но для меня иного пути здесь нет. Путь из одной вселенной в другую неуклонно загибается вправо, образует спираль. Тусклый пунктир голых лампочек в потолке, аккуратные полукруглые ниши в стенах. Я знаю, что там, повернувшись лицом к стене, стоят мои друзья. Немного позади шагает дежурный – один из местных бесов низшего разряда.
Коридор наконец упирается в обитую черной кожей высокую дверь его кабинета. Дежурный останавливается, вытягивается по стойке «смирно», поворачивает голову направо, равняясь на невидимое знамя. Левой рукой уверенно распахивает дверь. Сам остается стоять в коридоре. Внутри тот же массивный полированный стол с зеленой лампой. Те же стальные шкафы. Обшитые дубом стены. Только плюшевые шторы приобрели теперь какой-то пунцовый оттенок. Стекло в просвете между ними наливается густой темнотой, блестящей, точно антрацит. В углу пылится трехцветный российский флаг. Но
Непонятно, как я сюда снова после Америки попал. Страшно хочется пить. Мой Ведущий альбинос-капитан материализуется в дверях минут через десять после того, как я оказался в его кабинете. Уверенно шагает к своему столу, находит задом кресло. Он совершенно не изменился. Слишком глубоко впечаталось в мою сетчатку, в мой мозг это безбровое лицо, непроницаемое, как лицо Будды. Сейчас он сидит нога на ногу, небрежно перелистывает знакомую желтую папку с тесемками. На секунду мне кажется, что между короткими толстыми пальцами у него появились прозрачные перепонки. После стольких лет в стальных сейфах папка стала совсем покорной. От одного движения раскрывается в нужном месте и лежит, не шевелясь.
Он читает мою жизнь, пристально поглядывает и молчит. Ждет, пока я созрею. На нем хорошо сшитый серый костюм в полоску, шелковый галстук, полоска платка в нагрудном кармане. Глаза его понемногу становятся совершенно белыми, покрываются толстым слоем льда. Они не задумаются ни на секунду перед тем, как спустить курок.
Ведущий запечатывает сгустившееся молчание вздохом и откидывается на спинку кресла. Слипшийся от жары воздух между нами выгибается, превращается в огромную линзу – когда-то такие ставили перед телевизорами, чтобы увеличить изображение, – сквозь которую он изучает меня. Чекист, наскоро перелицованный в чиновника-бизнесмена. Власть переменилась, но он, как всегда, на своем посту! Слово и дело государево! Бывших чекистов не бывает.
– Так. Я предупреждал, что нам предстоит еще встретиться… – произносит он скучающим тоном. Вынимает из стола листок.
– Простите?
– Судья простит. Или накажет, если будете упорствовать… – Задумчиво смотрит в потолок над нами. – Придется вам здесь задержаться. Через три года сможете снова подать. – В конце фразы стоит огромная точка. Черная дыра, идеально круглая.
– Почему это я здесь должен «задерживаться»? Меня жена ждет. – Показывать, что испугался, нельзя ни в коем случае! – У меня американский паспорт. Вы не имеете права!