— Да тихо ты, тихо… Ты чего? С тобой все хорошо?
— Да все нормально, Вась, — радостно отмахнулся Мишка, не обращая внимания на мою озабоченность и, ухватив меня за плечи, тряхнул. — Просто рад тебя видеть. Ты не представляешь, как же мне надоели все эти пароходы, тошнит уже от одного вида. И океаны я уже просто ненавижу. А уж эти шторма… Да препротивная погодка…
Его даже передернуло от одного воспоминания.
— Надоели мне эти поездки, домой охота. Я всегда считал, что у меня нет морской болезни, но, блин, оказывается, что когда судно целую неделю болтает как щепку, а ты вместе с ним кувыркаешься по каюте, то морская болезнь сама к тебе приходит, и ты ничего с этим не можешь поделать. Васька! Как же я страдал на этих пароходах, тебе не передать. Лучше уж на самых убитых самолетах летать, чем через океаны переплывать. Пусть уж лучше самая жестокая турбулентность, чем эти шторма в океане.
— А-а, ну тогда ладно, — успокоился я, принимая объяснения друга. — Долго же ты путешествовал. Весь мир, считай, обогнул.
— Ага, почти как у Жюля Верна. Олька в поездке прочитала его «за восемьдесят дней» и очень довольная, что она почти так же как его герои обогнула шарик. А мне, признаться, это путешествие уже до чертиков надоело. Пообещал себе, что когда приплыву, то целых три месяца больше никуда не поеду. Буду сидеть тут, в столице, а если понадобится уладить какие-то дела, то я тебя отправлю.
— Ну и ладно, — охотно согласился я, радуясь встрече с другом.
В этот момент подошла Анна Павловна с дочерью. Тоже одетая по-зимнему, в белоснежной и потому неимоверно дорогой шубе. По старой привычке она склонила голову, дружелюбно поздоровалась:
— Добрый день, Василий Иванович, — и, прижавшись к Мишке плечом и со смешком на него взглянув, тут же выдала его с головой. — А Михаил, между прочим, только о вас последнюю неделю и вспоминал. Все причитал «когда же берег, когда берег» и мечтал вам все усы собственноручно повыбрить.
— Это за что это? — усмехнулся я, переведя взгляд на друга.
— Да ладно, не обращай внимания, перевирает она мои слова, — отмахнулся он. — Видишь, а я теперь с гладкой мордой зажигаю — никаких дурацких усов. И тебе небольшой подарок привез, эксклюзив, так сказать.
— Неужели станок Жилета? — догадался я.
— Ага, он самый. Здесь больше ни у кого нету. Но, ты удивишься, он, оказывается, еще не патентован! Ты понял? Я кое-как нашел этого самого Жилета, провел с ним непростые переговоры, купил часть его акций, а он, оказывается, свою идею даже не запатентовал. Ты представляешь! Да знал бы я раньше, то плюнул бы на него и сам бы все оформил. Так что, Вася, сейчас можно смело красть эту богатую идею и у нас в стране оформлять привилегии. А американский рынок, так и быть, оставим Жилету. На его век доходов хватит.
Я кивал, слушая Мишку. Как же он, оказывается, соскучился по делам, если сразу же, едва сойдя с трапа океанского лайнера, завел разговоры о бизнесе. И я его понимал — болтаться в море на корабле не самое веселое приключение. Карты он не особо любил, пил тоже в меру, да и книжки нынешних современников не очень-то жаловал. Мишка там, наверное, с ума со скуки сходил. Хотя, зная его склонность думать за одиночной игрой в бильярд и стремление заводить новые знакомства, все оказывалось не так уж мрачно. Наверняка, плавая туда-сюда, он сумел подобрать ключик ко многим случайным попутчикам и вволю наговориться.
— Давай о делах потом, — попросил его я. — Ты хотя бы до дома доберись, да в бане расслабься. А потом, например, завтра и поговорим обо всем.
А Анна Павловна с дочкой все это время стояла рядом и слушала нас. Не решалась вставить и слова, ждала, когда же Мишка наговориться. Держала в руках сумочку и одним глазом следила за выгрузкой вещей. Вдруг, неожиданно встрепенулась, повернулась к грузчикам и в своей манере, тоном, не терпящим возражений, прикрикнула:
— Аккуратнее с этим ящиком, не бросать! Там хрусталь! — и, сделав мне извиняющийся быстрый книксен, нелепо смотревшейся при ее шубе, сказала, — извините, Василий Иванович, — и попыталась отойти. Но ее удержал Мишка.
— Без тебя справятся, — негромко сказал он. — Не переживай.
И Анна Павловна, ломая свою натуру, осталась. Но было видно, как тяжело ей это дается — стремление проконтролировать выгрузку багажа было очень сильно.
Я недовольно покачал я головой и разочарованно всплеснул руками. Сколько раз я ей уже говорил, просил общаться со мной на равных, без имени-отчества, но почти каждый раз, когда она со мной встречалась, по старой привычке она отвешивала мне реверансы и обращалась исключительно на «вы». Мне не то чтобы это не нравилось, к этому я уже привык, это уже было просто неправильно.
— Ну что за… Ну, сколько можно? — в очередной раз укорил я ее — Мишка, ты бы сказал Анне, чтобы она прекратила уже свои публичные реверансы, а то, честное слово, это просто неприлично.
— Да ладно, — махнул Мишка, целуя любимую супругу в щечку и приобнимая за талию, — это она по старой памяти. Да же, Ань? Ну вот, она больше так не будет.