Двое из ларца

– Просто в голове не укладывается. Все это просто не укладывается в моей голове…

– Необходимо расширить сознание.

– Что?

– Извините, Ира, – смутился Гурский – я иногда бываю непростительно циничен.

– Да ладно уж. Собственно, к Виктору я никогда особенной любовью сестринской не пылала. Я знаю, это дурно, но что поделаешь. Но я и вообразить себе не могла… А про отца догадывалась. Не такая уж я «детка», как Евгений Борисыч считает. Знать не знала, но, конечно, догадывалась. Только не мое это дело, я и не вникала. Отцу видней. По-твоему, это плохо? – она взглянула на Петра.

– Что?

– Ну… видишь теперь, какая у нас семейка. Виктор – подлец. Отец с Шацким контрабандой занимались, а я их не осуждаю, заметь. Я, выходит, тоже дрянь, по– твоему? Шамиль с этим, который из банка, что-то там с кредитами химичили, так ты их, как клопов, размазал моментально. Может, я тебе теперь тоже противна? Так я тебе еще скажу – я тоже левые тиражи через таможню вывожу, и взятки даю постоянно, и от налогов уклоняюсь. Каждый крутится как может. И я ничем от других не отличаюсь. Я дрянь? Нет, ты скажи, я не обижусь.

– Дура ты, Ирина Аркадьевна, – Волков раздавил сигарету в пепельнице. – И слова твои дурацкие. И прекрати истерику. Сравнила… эту… с пальцем. Ты, отец твой вместе с Шацким, да и ребята эти на таможне – это одно. А Шамиль и те, кто с ним в упряжке, – другое.

– Жить можно по закону, а можно – по совести, – изрек в пространство Гурский.

– Да, – повысил голос Петр. – Да! Есть одни законы и другие. Эти – написали, потом переписали, а потом опять переправили. Человеки для человеков пишут. Сегодня одни, завтра другие. По этим законам – ты за одно и то же сегодня на параше, а завтра – в смокинге. И наоборот. Это… ладно. А вот другие, если кто нарушает… при мне… давил и давить буду без всякой пощады и сожаления. Это ясно?

– Ты чего, папа? – недоуменно взглянул на него Александр. – Бубен-то не напрягай. Охолонись маненько. Ты кому чего доказываешь?

– Да вот, некоторые не совсем допонимают.

– А я и говорю, – Адашев-Гурский подошел к холодильнику и, достав из него непочатую бутылку, демонстративно приподнял ее, держа за горлышко. – Необходимо расширить сознание. Чтобы вместить, тэс-скать, в него безграничное пространство бытия во всем его парадоксальном многообразии. Ничего излагаю, а? Господи, куда ж умище-то девать…

– Что это я, на самом-то деле… – Ирина подняла глаза на Волкова. – Прости, пожалуйста, это все нервы.

– Да ладно.

– Вот и я говорю… – Гурский наполнил рюмки.

Глава 48

– Итак, господа хорошие,– Адашев-Гурский откинулся на спинку стула, вытянул под столом длинные ноги и, затянувшись сигаретой, обратился к присутствующим. – Ирина, насколько я понимаю, выяснила обстоятельства гибели отца и вообще узнала много такого, чего ей лучше бы, наверное, и не знать никогда. Выходит, и ты, Петр, свою задачу выполнил. Тем более что и злодеев кой– каких попутно покрошил, это уж у нас как водится. Но они, придурки, сами виноваты – по одной земле с Волчарой ходят, а смерти своей лютой и неизбежной в глазах его в упор, нос к носу, не видят.Это ничего, что я стихами говорю? Нет? Хорошо. Так что – все?

– Пожалуй, – согласился Петр. – Черт с ней, с дискетой, какая теперь разница.

– Наверное… – неуверенно произнесла Ирина.

– Ага… – кивнул Гурский.– Понятно. Ну так вот что я вам скажу, господа, со всей категоричностью: «Жамэ!» Слово это иностранное, его не всякий знает, но смысл, надеюсь, судя по интонации, понятен. И дело не в том, что я за этой трубкой аж до Тихого океана добирался, и дважды в Амур чуть не провалился, и спал в носках. И что из этого всего для меня, по жизни, ненужнее, я уж и не знаю даже. А в том дело, что меня грохнуть пытались, припоминаете? Хорошо еще, что я выпимши был, пьяных Господь хранит, но факт этот, он что собою означает?

– Тот факт, что ты выпимши был?

– Нет, Петя, тот факт, что меня с поезда скинули.

– Ну…

– Ну…жна, правильно ты говоришь, эта дискета кому-то очень. Позарез нужна. По зарез того, у кого она сейчас находится. А она у нас. Нас резать и будут, – он выразительно посмотрел на Ирину.

– Но… – начала было она и замолчала, глядя на Петра.

– Правильно, – кивнул Гурский, – придется вам пожениться, а меня усыновить. И тогда у нас возникнет семья, мы будем жить все вместе, выставим у двери пост, трехсменный, круглосуточный, и в любой момент будем готовы ко всему. Петр, вы дадите мне парабеллум?

– Да ерунда это все, – поморщился Волков.

– Аргументацию изложи,– приготовился слушать Адашев-Гурский.