Двое из ларца

— Вот ведь, — буркнул Петр.

— Погоди, — Александр внимательно всмотрелся в кнопочки, — эти замки только от тех, кому разглядывать некогда, потому что очень писать хочется. Вот… вот эти замусолены.

— Он нажал, и замок, щелкнув, открылся.

— Прошу, — он пропустил Петра вперед. На лифте они поднялись на третий этаж и остановились возле облупленной, давно не крашенной двери. Волков нажал на кнопку звонка.

Дверь отворилась, и на пороге возникла стройная молодая женщина небольшого роста в голубых джинсах и плотном черном пуловере. Ее густые темно-каштановые волосы были уложены в тугой тяжелый узел на затылке. Это заставляло ее держать чуть надменно приподнятым изящный подбородок, но в широко распахнутых, неожиданно синих глазах никакого высокомерия не было.

— Что же вы так, Ирина Аркадьевна? — укоризненно сказал Волков. — Спросили бы, кому дверь отпираете. А то ведь известны случаи, когда открывают, не спрашивая, и…

— Чего уж теперь. Да вы проходите.

— Знакомьтесь, — Петр сделал жест в сторону друга.

— Александр, — представился Гурский.

— Ирина, — женщина протянула руку. — Проходите вот сюда, в комнату. Кофе будете? Я сейчас.

Гурский с Волковым разделись в передней и, пройдя в комнату, сели на стулья возле придвинутого вплотную к стене квадратного стола.

Все в этой старой петербургской квартире было точно так же, как и в сотнях других, где проживают те, кому довелось в них родиться.

Она была настоящая.

То есть несла в себе не убитый евроремонтом живой дух семейной жизни поколений, от которых остались излучающие тепло знаковые вещи, приобретенные в разные годы и отражающие, как в зеркале, не только вкусы своих хозяев, но и застывшие приметы минувшего.

Все было с трещинкой, но функционирующее, все в гармонии угасания. На продавленные сиденья кожаных стульев положены вышитые шелковые подушечки, на вытертых креслах — пледы.

— Да у отца и брать-то здесь нечего, — вошла в комнату хозяйка, неся поднос с кофейными чашками и сахарницей. На секунду она оторопела при виде плечевой кобуры на Волкове, но тут же взяла себя в руки и сумела ничем не выдать своего удивления. Поставила поднос на стол.

— Вот разве это… — кивком головы она указала на висящую под потолком небольшую, но как-то по-язычески буйно украшенную люстру. Ниспадающие нити граненого хрусталя искрились неисчислимым количеством полированных плоскостей и переливались всеми цветами радуги. За сплошной завесой сверкающих кристаллов даже лампочек не было видно.

— Ух ты! — вырвалось у Гурского. — А если ее включить?

— Увы, — грустно улыбнулась Ирина, — это папины старческие причуды. Он раньше никогда не любил подобной дикости. А тут… Купил где-то, принес и повесил. Старики как дети. К ней даже электричество не подведено. На это его уже не хватило. По-моему, там и лампочек-то никаких нет.

— Но она вроде… — скептически прищурился Александр.

— Вот именно. Там и хрусталя чуть-чуть, вот здесь, по краю, а все остальное стекляшки. Но очень хорошо сделанные. Такой вот фокус. Она ничего и не стоит. Отцу просто нравилось на нее смотреть.

— А это? — Волков подошел к старенькому компьютеру, который стоял на письменном столе в маленькой соседней комнате, напоминающей кабинет, и был среди других вещей интерьера предметом инородным, как вставной зуб. — Здесь лампочки есть?

— А, это… Это какие-то папины друзья уезжали, давно уже, и вот — подарили. Продать-то его невозможно, а тащить с собой, видимо, лень было. Но он работает, что удивительно. Отец на нем в шахматы играл. И пасьянсы раскладывал. Вам с сахаром?

— Если можно. Так что вас во всей этой истории настораживает, кроме трубки?

— Так вот это, собственно, и настораживает прежде всего. Более того, видите ли… — Ирина присела к столу. — Я не знаю, как вам объяснить, но, по— моему, в последнее время отец ощущал какую-то опасность… Что-то его тревожило. Я об этом так неуверенно говорю, потому что сама ничего толком не знаю. Но…

— Да вы говорите, говорите, вместе разобраться проще будет. Откуда у вас такое ощущение? Были звонки? Угрозы?

— При мне нет. Но я же здесь подолгу не живу. Один раз, правда, был какой— то странный звонок, уже когда я приехала. Папа в магазин ушел, я подошла к телефону, а там — тишина. И только дыхание. А потом трубку повесили. Я отцу рассказала, когда он вернулся, пошутила даже, что его барышни со мной говорить не хотят, но его это не развеселило нисколько, даже наоборот. Он как-то так замкнулся сразу, весь в себя ушел, как спрятался. Очень мне это не понравилось. Я же своего отца знаю, не станет он из-за пустяков в лице меняться. Но расспрашивать тоже бесполезно. Все равно ничего не добьешься, это я тоже знаю. В общем, на том все и кончилось.

— А чем ваш отец занимался? Друзья, знакомые у него какие-нибудь были?

— Какие у пенсионеров занятия? Никаких, в общем-то. Знакомые, как у всех, конечно, были, он перезванивался с кем-то, кто-то к нему заходил, но я их не знаю толком. А вот друзья… Евгений Борисович разве что. Они очень давно знакомы. Работали в свое время вместе. Есть что обсудить.

— А кем работал ваш отец? Он давно на пенсии?