Двое из ларца

— Лагерь. С тех времен еще. Их здесь столько… Это с дороги только некоторые видно. А туда, дальше…

— А это что за следы?

— А… — Костя присел на корточки. — Это сохатый дорогу перешел. Смотри-ка ты, еще не осыпался. Только что, значит… Нас услышал и в лес ломанулся, а до этого, видишь, вон — по дороге шел.

— По своим делам.

— А что ты думаешь… Они забрались в кабину и тронулись дальше.

— А это что еще такое? — проснувшись в очередной раз и достав сигарету, Гурский ошарашено уставился на остов заржавленного пульмановского вагона, стоящий на таких же ржавых рельсах, выходящих откуда-то из глухой тайги и обрывающихся слева от дороги возле полуразрушенного кирпичного строения.

— Да железную дорогу хотели проложить.

— Ну?

— А что «ну»? Бросили.

Александр привстал, вытянул шею и провожал взглядом это видение, пока дорога не сделала очередной поворот. Затем тайга снова сомкнулась со всех сторон, словно пряча в себе от досужих глаз и останки лагерей, и мертвый пульмановский вагон на ржавых рельсах.

И опять кабину качало, и Гурский дремал.

Еще только раз, спросонья, он удивленно отметил странное название населенного пункта: «Де-Кастри». Он указал на табличку:

— А что, сюда и испанцев ссылали?

— Да хер их знает, — крутил баранку Костя.

Наконец Адашев проснулся оттого, что машина стояла.

— Пошли, — Константин открыл дверь кабины. — Горячего поедим.

— А где это мы? — Александр поднял голову и открыл глаза — за окном была ночь.

— Циммермановка.

— Как-как?

— Циммермановка. Тут кормят ничего. «Господи, — помотал он головой, выбираясь из кабины. — Де-Кастри, Циммермановка в низовьях Амура…»

Они поднялись на низенькое крыльцо, над которым была вывеска «Кафе», и вошли в небольшое помещение (дом — не дом, вагончик — не вагончик, короче, какая-то модульная конструкция), где было неожиданно чисто, светло и уютно. На столах лежали клетчатые скатерти.

— Ты борщ будешь? — обернулся от окошка раздачи к Гурскому Константин.

— И борщ тоже. Давай я заплачу.

— Да сиди ты…

— Стаканы захвати.

— А то…

Они сели за стол, разлили по стаканам водку, выпили и стали закусывать дымящимся, густым, по-домашнему вкусным борщом.

— А все-таки я водку не люблю, — поморщился Константин.

— Кто ж ее любит. Но ведь надо, иначе никак.

— Я к вину привык. У нас знаешь какое вино? М-м…

— А это где?

— В Молдавии. Гагаузы мы.

— И чего это тебя сюда занесло?

— Ай!.. — махнул Костя рукой. — А тебя?

— Я по делу.

— Надолго в Николаевск?

— Нет. Мне бы вообще-то сразу и обратно.

— Ну, могу и назад прихватить. Только я оттуда на Хабару махну. Тебе это как?

— Еще и лучше. Добьем?

— А что на нее, смотреть, что ли? Наливай.

Они выпили и перешли к пельменям.

— Сколько нам еще ехать? — Александр обмакнул пельмень в кетчуп.

— К утру будем.

Гурский доел, закурил сигарету, встал из-за стола и подошел к висящему на стене маленькому электрическому отопителю, который гнал горячий воздух. Так и есть — японский.

— Чисто и светло, — сказал он, возвращаясь за стол.

— Чего?

— Да так. Хорошо, говорю.

Глава 36

И вновь Гурский проснулся оттого, что кабину перестало качать. Он потянулся за сигаретами. За окном кабины по-прежнему было темно. Машина стояла на обочине. Константин барабанил пальцами по баранке.

— Что случилось? — Александр открыл бутылку минералки, сделал несколько глотков и протянул водителю. — Приехали?

— Почти. Это Константиновка. Николаевск на той стороне.

— Ну?

— Да вон, знак висит. Пять тонн.

— И что?

— А у нас — шесть с половиной.

— Лед не выдержит?

— Да что лед… Менты не пустят. — У меня же в накладных вес товара указан. И сколько сам «зилок» тянет, они знают.

— А где менты-то?

— Там дальше, у съезда с берега. Переправа вешками размечена. Они и стоят. На этом берегу и на том.

— Слушай, Костя, спасибо тебе, может, я дальше пешком пойду? На тот берег. Схожу и вернусь. А ты здесь разгрузиться не можешь, хотя бы частично? До того берега далеко? — спросонья Гурский не мог сразу сосредоточиться, мысли разбегались.

— По вешкам через лиман — километров десять. По льду. Иди.

— Сколько?

— Это же Амур. Устье. Тут в русско-японскую наша эскадра спряталась, целиком, и япошки не нашли.

— Эскадра в речке?

— Речка… И япошки так думали. А тут глубина — бездна. Подводные лодки ходят. Черт! Ведь сказали же, что переправа открыта. Кто ж знал, что лед еще слабый…

— Что ж у тебя начальство-то… Могли бы и уточнить, прежде чем посылать.

— Да какое… Моя это машина, собственная. И человек там, — Константин кивнул куда-то вперед, — деньги мне вперед дал. Я лично ему довезти это все должен. А, ладно! Знаю я тут…

Константин врубил передачу, машина дернулась, поползла вперед, проехала еще какое-то расстояние по дороге и, не доезжая до милицейского поста, съехала с нее налево.

Гурский мог видеть в темноте только небольшое, выхваченное светом фар пространство прямо перед капотом, но разглядел, что они съехали на лед и, судя по излому поросшей лесом береговой линии слева, пересекают какую-то бухточку.

Под ложечкой непроизвольно что-то сжалось.

Наконец, задрав капот, грузовик вскарабкался на берег и подрулил к какой— то котельной. Остановился.