Двое из прошлого

- А я все же скажу. Причина, Федя, в том, что надоело мне косые взгляды ловить. - Настроение Волонтира резко упало. - Жестокий ты человек, пойми, что в такой срок любую вину простить можно, а ты без всякой моей вины волком смотришь. Спросить, за что - не ответишь. Меня вон в сорок девятом привлекали, дело завели, как на пособника, а какой из меня пособник, если мне тогда пятнадцать всего стукнуло? Как завели, так и прикрыли, чист я оказался - и юридически, и с любых других сторон. Я это к чему, Федор? К тому, что не ответчик я за брата и не хочу, чтоб вину его мне приписывали.

- Не пойму, зачем ты мне все это говоришь?

- Не поймешь? - с сомнением спросил Волонтир, изучающе глядя на гостя. - Ну, пусть... Не понимаешь - мое, значит, счастье. Одно тебе честно скажу, ты уж не обижайся: страшно мне с тобой встречаться.

- Это почему же?

- Пострадавший ты от войны человек, а того понять не хочешь, что и я пострадал, может, еще пуще твоего пострадал. Думаешь, легко мне было кошмары эти видеть?

- Ну, ты! Говори, да не заговаривайся. Не мое дело навоз с твоей совести счищать. Я воевал с немцем, а ты с братцем служил ему...

- Вот-вот, - перебил Волонтир. - Выходит, не ошибся я. Таким, как ты, твердолобым, сроков давности не существует. Ничего вам не докажешь. Ты, наверно, до сих пор войну эту проклятую во сне видишь. Потому и боюсь я тебя, таких, как ты, боюсь. У вас, у пострадавших, свой закон - закон мести.

- Совести, а не мести. - Тихойванов поднялся со стула. - Все, поговорили - хватит. Пойду я. А насчет Игоря имей в виду: не оставишь парня, я с тобой иначе говорить буду.

Волонтир, понурившись, пошел вместе с ним к двери, но в прихожей остановился.

- Постой, Федор. - Он нерешительно коснулся рукава его пальто. Сказать тебе хотел. Давно. Еще когда ты с фронта вернулся, да все не решался...

- Ну, говори, - полуобернулся к нему Тихойванов.

- Ты, конечно, относись ко мне как хочешь, я не в обиде, ко всему привык, но не верь, если что... не верь, если на меня наговаривать тебе станут...

- Кто? - не понял Федор Константинович.

- Я ведь и сегодня думал, что Нинка тебе натрепалась...

Свет падал на Волонтира сзади, и лица его не было видно.

Несколько дней спустя Тихойванов пошел к соседке. Он не придал большого значения разговору с Волонтиром, счел его неудачной и ненужной попыткой спустя четыре десятка лет выяснить отношения, но последняя фраза заинтриговала его, и он пожалел, что не расспросил подробнее.

С Щетинниковой они жили в одной коммунальной квартире, но общались мало. Первые годы отношения с соседкой поддерживала жена, после ее смерти - сестра и дочь. Сам Федор Константинович всего несколько раз обращался к ней с просьбой присмотреть за Тамарой на время своих отлучек, а последние восемь лет, после того как перешел жить к сестре, практически с ней не виделся.

Нина Ивановна болела, но приняла его охотно и совсем не удивилась, когда он вкратце передал ей свой разговор с Георгием. Она даже не спросила, чего он, собственно, ждет от нее, что хочет услышать, только покачала головой и, накрыв его руку своей сухой старушечьей ладонью, усадила на край кровати.

- Не знаю, как и сказать тебе, Федя, - начала она. - Путаная это история, туман один, а у тебя и без того жизнь нелегкая, уж я знаю. Ты когда на фронт-то ушел?

- В октябре сорок первого.

- Вот, - не очень твердым голосом сказала Щетинникова, словно он сам нашел ответ на мучивший его вопрос. - Ты там горюшка хлебнул, а мы здесь, под немцами, в оккупацию. Всем досталось. - Она глубоко вздохнула, помолчала. - Знаю я, о чем он печется, и давно бы тебе рассказала, но ведь нет у меня доказательств. Это бы еще полбеды. Уверенности у меня нет, Федя, оттого и молчала. Сама не знаю, как оно было на самом деле... Ты Дмитрия-то помнишь?

- Помню.

- Вот, - она снова вздохнула. - Мы ведь с ним расписаться собирались. Война помешала. Призвали его как человека. Я, дура, все весточки с фронта от него ждала. - Нина Ивановна убрала руку, положила ее поверх одеяла. Знаешь, что предал он?

Тихойванов кивнул.

- Так вот, в сорок третьем нашел он меня. Из наших, дворовых, тогда мало кто остался: кто эвакуироваться успел, кого немцы потом в Германию угнали, а остальные попрятались кто куда. Я недалеко отсюда жила, у тетки. Ты слушаешь?

- Слушаю.