Двое на краю мира

– Хорошо, – просияла Лея. – С рождения сестры развивали мой дар, когда мне исполнилось семь, меня отдали акадскому царю, но я всегда помнила запах утренних туманов и шелест мягкой травы. Прохладные воды Эстоса и ветер, шумящий в кронах девственных лесов. Сладкий вкус дождя и золотые рассветы. Ласковое солнце и тихий шепот Святой Инэ. Там нет понятия добра и зла, там лишь покой.

– Ты необыкновенная, – шепотом произнес Алекс.

– Конечно, – согласилась Лея. Она восприняла его замечание не как комплимент, а как данность.

Алекс иронично хмыкнул, но иронизировал он исключительно в отношении себя: сказать так много и не рассказать ничего могла только удивительная женщина. А ведь поначалу он самоуверенно посчитал ее простой, как детский паззл – легко собрал, легко разобрал. Но Лея оказалась сложной головоломкой. Не простушкой и не хитрой лисой, а другой, сложнее и непонятней.

– А твой мир всегда был такими… таким… – У нее не получалось подобрать верного названия той безнадежности, которая ей открылась. – Ты не такой, как те мужчины. – Алекс и его отряд не были похожи на людей без чести и совести, а других в его мире она не видела. Они берегли и заботились о ней, хоть и были ее тюремщиками.

– Не всегда, – сказал он. Лея удивилась – думала, что он уже не ответит. – Мне было десять, когда мир поразил новый вирус. Сначала никто не воспринял его всерьез, а потом началась пандемия, карантин, изоляция. Люди болели и умирали. Лекарства не было, а болезнь распространялась с огромной скоростью. Правительство приняло решение на границах построить оградительные заслоны – бетонные стены десять футов в ширину и пятьсот в высоту. Мы почти перестали видеть солнце, только в полдень, когда оно стояло в зените.

Алекс замолчал на мгновение, словно вспоминал, что произошло дальше, а потом устало проговорил:

– Через три года борьбы конгресс поддержал решение президента об изоляции здоровых людей, свободных не только от вируса, но и от других болезней. Они захотели построить здоровую нацию. Так произошло разделение на Верхние и Нижние Штаты. Прогресс, наука, здоровье против упадка, нищеты, болезней. Сначала закрылись полицейские участки, школы, больницы, потом всё остальное. Власть отбросила балласт и выстроила новое идеальное общество, а старое… Преступность заняла господствующее место, а люди деградировали и опустились, не все, конечно, но…

Лея понимала не всё, но общую суть уловила. Это было печально.

– Ты рос в этом месте?

– Не совсем, – криво усмехнулся Алекс. – Мой отец из власть имущих. Наше место, естественно, было наверху. Вот только была проблемка, – он буквально выплюнул последнее слово. Лее стало не по себе: ему больно, она чувствовала это. – Мама болела. Рак.

Алекс не стал вдаваться в подробности, но по всему было ясно, что эта болезнь серьезная.

– Она лечилась, успешно лечилась, но это было неважно – в Верхних Штатах живут только здоровые люди. Ей отказали в присоединении.

– И? – взволнованно произнесла Лея.

– Даже самые плохие люди кого-то любят, кем-то дорожат, что-то чувствуют, что уж говорить о нормальных. Никто не хотел бросать родных! Поэтому здоровых людей под предлогом полной диспансеризации чипировали. Они всё понимали, но оценивали по-другому. И мой отец тоже. А я сбежал и стал таким, – он невесело развел руками, которые до этого держал за головой. – Чему-то меня научил Люк, чему-то научился сам.

Лея не могла точно сказать, какой Алекс человек: назвать его хорошим сложно, но он определенно не был плохим.

– Потом начались несанкционированные перемещения в наш мир, и Нижние Штаты превратились в приют для всего межмирового сброда. – Алекс замолчал, закопавшись в собственные воспоминания.

В Верхние Штаты перемещаться было опасно – искатели быстро хватали за задницу любого, выпрыгнувшего из портала, если у него нет специального разрешения от Сената. Раньше тоже был контроль для пересекавших границу мира, но сейчас туда попасть практические невозможно. Правительство Верхних Штатов жестко ранжировало людей, определяя достойных находиться в идеальном обществе. Естественно, таких было немного. А из Нижних Штатов не допускали никого. Справедливо ли это? Нет, но кого это волнует? Так думал и Алекс, пока отец собственной персоной не объявился внизу, разыскивая сына, репутация которого говорила сама за себя. К сенатору Грину спустя двадцать лет после разделения пришло осознание, что выбранный курс привел к тотальному упадку общества внизу и полному обесчеловечиванию наверху.

Это уже не люди, это – машины…

Так сказал отец, когда приводил доводы, чтобы втянуть блудного сына в затею со спасением мира. Сам Малколм Грин жил достаточно давно, чтобы даже в его промытую голову потихоньку возвращались воспоминания о том, как было до. Не сами чувства, но память о них: сострадание, надежда, любовь.