Двое с лицами малолетних преступников (сборник)

Об Эллочку как о стену горохом — не берет, все на свете знает.

— Это получается потому, что их вообще ничего не интересует в жизни. Они любят только удовольствия, а это мещанство…

— Как это не интересует? — возмутился Винт. — Кино смотрим, книжки почитываем, телевизор…

— Интересуемся кое-чем! — кричу я.

— Все не настоящее, — не соглашается эта выскочка. — За настоящее дело драться надо, мучиться, переживать, любить его и все про него знать. Тогда человек не будет равнодушным, как эти два мальчика.

— Интересно, — говорю, — у кого ж такое любимое дело есть? Что-то я не замечал…

— У меня, например, — не отступает Эльвира. — Я музыку люблю. Иногда погулять хочется, а я за фортепьяно сижу. Переживаю, если не получается, хочу играть лучше всех.

— Ты приезжая, — говорит Винт, — у вас там, может, вообще…

— Я знаю, что Вася, — Эльвирочка на Симакина намекает, — филателист.

— Что ж он, из-за марок вешаться будет? — говорит Винт. — Или чемпионат мира по хоккею пропустит?

— А ты как думал! — кричит Симакин.

— А я, например, — говорит Зойка Фуртичева, — я ночей не сплю, если мой кактус заболеет. Когда он цветет, хожу радостная. Все про кактусы читаю…

Лидочка-тихоня тоже дров в огонь подкидывает:

— Я без стихов жизни себе не представляю!

— А я собак люблю, — это Рафик Низамов.

Получается, все мученики за свое дело, страдальцы, а мы с Винтом никуда не годные.

— Твое предложение? — спрашивает Симакин Эльвирочку.

— Наверно, не надо их брать в поход, — отвечает она тихо, — если на них ничего не действует.

Винт встал уходить.

— Подожди, — говорю. — Не Эльвирочка здесь главная, еще педагог есть…

Мы все забыли про Валентина Дмитриевича, пока спорили, а он все выслушал, встал и ничего для нас с Винтом радостного:

— Вы меня порадовали, граждане. Очень верно и точно вы говорили о Кухтине и Елхове. «Досуг без занятий — смерть», — говорили древние. Ребята, и правда, равнодушны ко всему, потому что ничего их в жизни не трогает. Нет у них настоящего интереса, чтобы пробудить их от спячки…

Но выход из этого тупика был. В ближайшее время мы должны отыскать себе дело по душе, а поможет нам в этом Эльвира. Иначе не быть нам в походе. Мы в такую тоску впали — никакого похода не надо. Дождались Валентина Дмитриевича у школы, просим хотя бы эту чистюлю от нас открепить.

— Большинство так решило, — говорит классный, — а у нас демократия.

— Валентин Дмитриевич! — кричу. — Вы им прикажите, они живо эту демократию забудут, вы учитель все-таки!

— Чудаки, — отвечает он, — потому и учитель, что учу понимать, а не заставляю учиться.

Нам перестали нравиться коллективные игры, да и демократия тоже. Учитель должен быть учителем, а то верх возьмут всякие горлопаны типа этой Эльвиры.

Мы не поверили, будто только у нас нет настоящего дела в жизни. Походили по улице, поспрашивали. Удивительно, у всех есть интерес. Не такой серьезный, чтоб на фортепьяно играть, но есть. Одни любят рыбу ловить, другие детей воспитывать, третьи мотоцикл чинить. А у одного даже тайный интерес. Мы так на этого дяденьку рассчитывали: с виду вроде не похоже, чтоб он ночей не спал или боролся за какое-нибудь дело. Одет кое-как, обтрепанный, морщинистый, у магазина мается.

— А как же, — говорит, — есть кое-какой интерес, как без него! Бывает, и ночей не сплю… мучаюсь…

— Какой же? — сгораем мы от любопытства.

— Вы еще маленькие, не поймете… вам рано.

Нарисовался его товарищ. Наш дяденька оживился, подбежал к нему, они о чем-то заговорили, оглядываясь по сторонам, чтоб их никто не подслушал.

— Эй, — обращается к нам наш знакомый, — давай сюда.

Мы подошли.

— Можете одно дело сделать? — спрашивает.

— А вы про свой интерес расскажете?

— Ха-ха! — сказал неузнаваемо повеселевший дяденька. — Все, что хочешь, расскажем.

А дело было такое — зайти в кафе и стащить потихоньку для этих двух друзей стакан. Как мы, идиоты, сразу не поняли о мучениях и интересе этих пьяниц? Ни за каким стаканом мы им не пошли.

Хоть и не хотелось так далеко тащиться, пошли мы к Рафику Низамову. Город у нас небольшой, каменные дома только в центре, а дальше к реке идут одноэтажные деревянные, свои. В таком и жил Рафик.

— Ассалом алейкум, — говорит Винт из-за калитки.

Рафик — татарин по национальности.

— Алейкум ассалом, — отвечает он по-татарски, открывает калитку, с удивлением на нас смотрит: зачем пришли?

— Мы твой интерес решили взять. Собака лишняя есть?

— Ну, вообще-то…

— Не жмись, — говорит Винт, — ради общего дела.

— Скоро щенки будут, — говорит Рафик уклончиво.

— Якши! — хмыкнул Винт. — Только пока их вырастим, вы из похода придете…

Рафик свистнул, и появилась собака. Господи, где таких уродов делают, еще б парочку заказать для смеха. Морда кирпичом, шерсть рыжая, кудрявая. Одна отрада — кусаться не лезет, ласкается, прыгает, рубашку слюнями пачкает.

— Что это она? — пугается Винт. — Больная, что ли?

Низамов сам не свой, щекочет эту псину, называет ее Рында. Действительно, Рында, лучше не придумаешь.

— Это почти терьер. Эрдельчик…

— Почему почти? — спрашивает Винт.

— Морда узковата, — вздыхает Рафик. — Экстерьер, в общем, не очень. Но собака хорошая.