Двое строптивых

Восемь дней Мизак-паша бомбардировал крепость с судов и с высаженных на сушу батарей. Почему орденские силы не пришли на помощь гарнизону островка, нигде не указывается, хотя не обнаружить врага на столь близком расстоянии было невозможно; единственным рациональным объяснением является только неготовность флота иоаннитов.

Скорострельность пушек XV века, как уже говорилось не раз, была минимальна, однако, если целенаправленно бить в одно место из многих орудий, все равно появится бреш. Так получилось и на этот раз.

Турки, опозоренные при Фанесе и теперь "пасшиеся" на островке, с нескрываемым злорадством наблюдали за разрушением крепости. Многие рвались в бой, и как только часть стены рухнула, они практически без приказа ринулись туда.

Мизак-паша вовсе не возражал, только приказал дать запоздавший сигнал на приступ. Более того, считая дело удавшимся, он сам, не торопясь, вместе со своим штабом и знаменами, направился к крепости.

Подбадривая своих воинов, паша обещал им то, что они сами давным-давно прекрасно знали: тот, кто водрузит знамя на стене, станет санджакбеем[40], прочим героям штурма — должности поменьше либо деньги и одежды, а калеки рассчитывали на прокорм и обеспечение от султана до самой смерти. Эти обещания выполнялись всегда, даже если город или крепость не были взяты.

Впрочем, в первый раз ничего не получилось. Фанатизм — вещь неплохая, но в век огнестрельного оружия не всегда срабатывает. Защитники яростно отстреливались, а их "высотное" положение по сравнению с атакующим врагом позволяло им закидывать османов камнями. Могли бы в ином случае и кипятком со стен полить, но с краев бреши это было делать неудобно.

Зато мусульман ожидал другой неприятный сюрприз — оборонявшиеся, предвидя обрушение стены, словно трудолюбивые муравьи (а народу в крепость собралось прилично!), натаскали к месту будущего обвала множество камней, бревен и прочего всякого, образовали перед нарождающейся брешью целый вал. В общем, штурм был отбит.

Разъяренный Мизак-паша приказал продолжить стрельбу из пушек и вместе с тем уже готовиться к правильному приступу — отбитые янычары с ворчанием начали плести защитные щиты из прутьев и рубить деревья на лестницы. Фрапан докучал паше своими теоретическими построениями, так что, в конце концов, удостоился окрика и, обиженный, отстранился от всего вообще.

Осажденные под грохот орудий продолжали заваливать брешь, гибли от ядер и осколков камней, разлетавшихся во все стороны от места, куда угодило ядро, но все равно мужественно делали свое дело.

Обеспокоенный Софианос нашептывал паше:

— Надо опять идти на приступ — до завтрашнего дня они за ночь сведут на нет все усилия наших пушкарей.

— Ты что, Деметриос, янычар не знаешь? С утра до полудня крепость не взяли — до следующего дня не пойдут.

Нет, на это и рассчитывать нечего. Сделаем вот что — переведи часть кораблей к северной части острова, а Мелигалл пусть проведет их еще дальше, вокруг оконечности, и возьмем их в три огня. Все бреши сразу им не залатать.

— А Мелигалл совсем плох. Второй день встать не может.

— Ну, найти, что ли, уже некого? Я не понимаю. Сделаем, как говорю, и посмотрим, что получится. Немец где?

— По острову гуляет, оскорбился на что-то.

— Пусть гуляет.

Георг, действительно, гулял, не обремененный мыслями, равнодушно созерцая красы природы и ужасы войны. И к первому, и ко второму он уже давным-давно привык.

Сипахи и здесь поработали на славу: редкие домики крохотных деревушек были сожжены, равно как и церкви, кругом валялись трупы тех, кто не успел укрыться в крепости. На дереве, рядом с опаленной огнем небольшой однокупольной церковью, раскачивался от ветра повешенный старик-священник. В другом месте янычары дружно жрали добытый скот, шумно гомоня. Дымы очерняли первозданную голубизну неба…

Немец забрался повыше и, поглаживая длинную белокурую бороду, наблюдал за перемещением части кораблей. Он догадался, зачем все делается, и, в принципе, одобрил, хотя, откровенно говоря, презирал и греков-ренегатов, и хозяев-турок. Он чувствовал себя чужим в этой грекотурецкой мешанине, но не страдал от этого.

Фрапан обладал рядом качеств, которые в той или иной степени характерны для многих представителей его народа. Он был исправный служака, опытный мастер, искусный в изготовлении разного рода пушек (бомбард, кулеврин и серпентин), обожал свою семью, давно уже жившую вместе с ним в Константинополе, и делал все возможное для обеспечения ее благосостояния.

И здесь как раз проявлялась еще одна сторона его немецкой натуры: Фрапана как истинного наемника не интересовала моральная сторона вопроса. Даже злодеяния он делал пунктуально и ответственно, не задумываясь о последствиях своих действий: лишь бы это приносило ему звонкую монету и, соответственно, благо ему и его семье. Не моргнув глазом, он согласился способствовать захвату Родоса, изготовив Мехмеду не только лучший чертеж родосских укреплений, но и их деревянный макет.