Двое у подножия Вечности

Откликаясь на призыв, взмахнула рукавами дэли мать-Земля; широко всплеснулись языки живого шелка, посылая в поддержку Голосу Неба тех, кто встречает и провожает; в шорохе трав и щебете птиц выстраивались рядами светоносные эрдэны и златовласые, алтаны, сайнбатуры и улаандарханы: звенящие в ручьях и поющие в ковыле, бурлящие в казанах и трещащие в очаге, и отгоняющие волков, и оберегающие отары — в солнечном блеске лат, закаленных в кипении радужных лучей, тронулись с места они по мановению белой руки Матери-Этуген, двинулись наперерез наползающей нечисти…

— О Этуген! О Сульдэ! — слилось воедино.

Дрогнули зеркальные стены, и покачнулись устои Верхнего Мира.

Впервые прервав вечную сечу, замерли отцы в раздольях степей, подвластных Бортэ-Чино; позабыли следить за варевом матери в сочных лугах, владениях Хо-Марал, и накипь, шипя, поползла из казанов; запнулась в беге упряжка Небесных Мэргэнов; а Солнце с Луной, бросив игру, притихли у подножья Золотой Коновязи…

В Срединных же Слоях разверзлось зимнее небо, расцвело лепестками сполохов — и рухнул на сугробы тяжелый ливень, хлеща перепуганных смертных свинцовыми плетками замерзших в полете капель.

— Сгинн-нь! Сги-ннь!

И средь взметающихся клубков, в переплетении зла и добра, взметнулись и скрестились, многократно отразившись в зеркальных сводах, две сабли: кривая молния в деснице зеленоглазого, звеня, ударилась об изогнутый ветер, вскинутый Великим Шаманом…

…и перерубила его…

…только свистящие осколки запрыгали вдоль стен…

…и рухнул с коня Тэб-Тэнгри, раскинувшись на мерзлых плитах!

И тихо сделалось в чертоге.

Пала на колени Великая Мать, закрыв лицо рукавами, а Сульдэ-Война горделиво расправил плечи; рассмеялся зеленоглазый шакал, приближаясь к поверженному врагу…

И закричал последним криком Великий Шаман, словно плевки, посылая проклятия тому, кто за Последним Порогом:

— Проклят будь, Тэб-Хормуста! во веки веков проклят будь, лживый бог, слабый бог! проклят будь трижды!.. и пусть, прежде чем умру я, рухнет, иссохнув, дерево Галбурвас!

Тихо, совсем тихо прозвучал сорванный голос — но громом грянуло меж зеркальных сводов жуткое проклятие, никем никогда не произносимое, — и там, в глубине чертога, вдруг треснуло нечто, хрустнуло, покачнув стены…

…словно у истоков Мира надломилось дерево Галбурвас…

И подернулся лик Синевы сетью мельчайших морщин, и черная паутина затянула тяжкую завесу, с каждым мгновением становясь все гуще. На миг — не более! — отчетливо виден стал Творец Всего — и полон муки был его взгляд.

Потянулись нити по зеркалам, коснулись руки зеленоглазого, оплели саблю-молнию и вырвали из ослабевших пальцев… и затрепетал в ужасе хан, но не было у него больше охранителя: по тропам мрачных владений своих мчался Сульдэ, прижав уши к затылку, и скулил от невыносимого ужаса — не волком, волчонком напуганным! — и от взвизгов его замерзали обрывки зари.

И молвило нечто укрытое в середине паутины:

— Ты сверх меры зол, зеленоглазый. Зол и слаб. Сги-нннь!

И не стало Темугэ. Не стало вовсе. Как не было.

А из-за полога Владыки Пределов донесся жалобный плач…

Нечто же, изгнавшее Сульдэ, напугавшее Синеву, обволокло Великого Шамана, опутало нитями, нежно-нежно, и для него только одного различимо проник в уши вопрос:

— Зачем же просить у младших, глупец? Гляди!

Плетьми взметнулись полоски тьмы, ударили вхлест — и в ответ взвизгнула обожженная болью Синева:

— Пощадите, старшие!

Но кто старше Вечного Неба?

— …мы — те, кто ждал и дождался, — шелестит ответ. — Мы — сила…

— Сила! — заискивая, поддакнула Синева.

— Но… что я, пыль, могу дать?

— Веру… — прошелестело негромко.

И не стало сомнений. Истинно: нет силы без веры.

— Я верю! — внятно произнес Великий Шаман. — И прошу справедливости. Которой нет у слабых…

Услышав, обиженно всхлипнула Синева, но не посмела спорить.

— Тогда дай руку! — уже не слабый шелест… уже рокот.

Бестрепетно протянута ладонь; клочок тьмы коснулся пальцев, потек под рукав, впиваясь в кожу…

— Ты не глуп, червяк. Лишь сила судит справедливо. Слушай же: мы научим тебя… — рокочет на много ладов, и не разделить голоса, не разорвать.

А больше ничего не услышал Шаман; темная пелена опутала разум, и спустя миг зеркальные плиты разомкнулись под ногами…

…и Саин-бахши обмяк на кошме.

Оборвались корчи; худенькое тело освобожденно распрямилось, и радостно вскрикнул Ульджай:

— Отец!

Но мутен, невидящ взгляд зеленоватых, наполненных старческой слезой глаз, и плавает в слезе слабая черная дымка.

— Отееец!

— Дай руку, сынок… — пробормотал в беспамятстве Саин-бахши. — …Я научу тебя…

СЛОВО О ТАВЛЕЙНОЙ ДОСКЕ И ВОЛОСЯНОЙ КЛЕТКЕ

…Нет обиды большей, чем смерть. Живешь, бывает, живешь, а вдруг — помер, и нет уже жизни, ни скверной, ни ладной. Никакой нет. Горько… Хотя и то верно, что не на что пенять, ибо никто ямы не избегнет и на все воля Господня…