Двое в барабане

"...Это продолжалось одно мгновение, после чего веки опять опускались, суживались щелочками и в них начинало светиться добродушие и лукавый ум".

"Вот как надо писать, - думал Сталин. - Никакого жополизательства, а как верно и умно".

Но товарищ Сталин, как восточный человек, не умел оставаться в долгу. Долг, как говорится, платежом красен.

Вот почему у постели тяжело больного Мастера появляется Александр Александрович Фадеев - главнокомандующий советской литературы.

Исповедь

Никогда раньше их житейские и литературные пути не пересекались. Случай не свел, а общих дел они не имели. Автор "Разгрома" в том или ином качестве шел "во главе писательской массы", а создатель "Белой гвардии" брел по литературным проселкам.

Сталин, несмотря на занятость, не забывал интересоваться здоровьем Булгакова. По мнению медиков, наследственная болезнь почек резко прогрессировала.

14 февраля, впервые за последние месяцы, Булгаков не стал заниматься правкой своего последнего романа. Работа прервалась на 283-й странице второй части, на разговоре Маргариты и Азазелло.

Видимо, вечером это стало известно Сталину. Он, не откладывая в долгий ящик, тут же позвонил Фадееву.

Дело в том, что после 25 января, когда Булгаков окончательно слег, его пытались навещать по "линии писательского профкома" представители литературной верхушки с "банкой варенья и яблоками в кульке". Но разговора не получилось. Одного классика велел жене гнать вон.

Теперь, по мнению Сталина, наступил момент выказать свое расположение, пусть не лично, а через Фадеева. Михаил Афанасьевич - умница. Все поймет как надо.

Так Фадеев оказался в знаменитой "нехорошей" квартире на Садовой. К этому моменту он уже прочитал рукопись последнего романа и некоторые главы знал почти дословно.

Но проницательный автор при всем его воображении не мог предположить, что порог его пропахшей лекарствами комнаты переступал не Первый секретарь ССП, член ЦК правящей партии, а покоренный речами Иешуа скромный сборщик податей в шумном городе Ершалаиме Левий Матвей.

Никому не дано определить, сколько раз, читая и перечитывая роман, тогда и потом, бывший партизан, ортодоксальный большевик, повторял вслух и про себя нетипичное для него слово: "Гениально, гениально", - глотая горькие слезы.

Но факт такого признания документально подтверждает жена Мастера Елена Сергеевна Булгакова!

Крупный, краснолицый с мороза Фадеев старался втиснуться в стул, испытывая неловкость рядом с припухшим, серолицым Булгаковым. Но нездоровье не изменило выражения глаз писателя. Они почему-то сразу признали Фадеева и, по выражению поэтессы Веры Инбер, сияли, как бриллианты. Фадеев отвечал тем же! Его серые, умеющие уже быть стальными, глаза тоже сияли, по утверждению той же Веры Инбер, как бриллианты.

Случилось, как в романе, при первой встрече Мастера и Маргариты. "Они разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет". Естественно, не любовь, но глубокая симпатия "выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила... сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож!"

Чем другим объяснить доверительность и искренность беседы двух, еще вчера незнакомых, зрелых людей, прошедших разную, но суровую жизнь?

Разговор поначалу касался, в основном, двух тем. Поездки, по предложению товарища Сталина, на юг Италии для лечения и, естественно, романа.

Опять же, какая-то необъяснимая чертовщина проглядывалась. Пришел к Мастеру, фактически, по должности тот самый Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления МАССОЛИТа, сподвижник его гонителей, критиков Латунского, Аримана, Лавровича, но не хулил рукопись, а говорил о ней, не останавливаясь, только в превосходной степени, забыв о занимаемой должности и собственном месте в советской литературе.

Как и Михаил Афанасьевич, по складу характера Фадеев не терпел лжи ни в малом, ни в большом.

Таким его, очевидно, разглядел Булгаков.

Бесспорно, в сороковом году Фадеев был еще далек от того состояния, которое испытал Мастер и так точно описал в романе.

Александр Александрович был полон сил. Возглавлял ССП. Работал над "Удэге". Его, в отличие от Булгакова, открыто любил Сталин.

Больной для Мастера вопрос об отношениях художника и власти не затрагивал автора "Разгрома" ни с какой негативной стороны.

Его лишь пару раз пожурили, погрозив пальцем.

Он сам был власть.

Но не один лишь строй и язык романа впечатлили Фадеева. Не только гоголевская фантазия и несравненный юмор.

Уже обозначились болевые точки, по которым ударили размышления Мастера и усилили впечатление от книги.

Вероятно, лучших страниц булгаковского романа достойна невообразимая ситуация, когда главный писатель и опальный автор на равных горюют о судьбе романа, который "никак нельзя печатать". Оба до конца сознают причины, но именно Булгаков выкладывает, без малейшей иронии, те резоны, что не дают этому оснований.

А Фадеев, наоборот, пытается доказать, что в романе больше пользы, чем вреда.