Двое в барабане

Статья ошеломила Фадеева. Во-первых, он явно отвык от критики, во-вторых, при его самолюбии она задевала его достоинство, в-третьих, статья была абсолютно несправедлива. Он писал: "Сначала я очень обиделся на критику. Очень. Ведь правда есть правда, а я пользовался документами. Не было прямого участия коммунистов в молодогвардейской деятельности". Сталин знал это не хуже Фадеева. Но Фадеев мог только догадываться об истинной причине критической волны. "Он слепо верил Сталину, - писал поэт Е. Долматовский, - больше, чем себе. Считал его суждения о литературе беспрекословными и директивными. В ряде случаев Сталин тонко улавливал значимость той или иной книги. Но так бывало не всегда. А возражать Сталину по поводу книги Александр Александрович не сумел. Себя защитить не мог".

Критика была не только суровой, но и конструктивной. Сталин не вмешивался в развернувшуюся дискуссию, посмеиваясь в усы, ждал развития событий. Фадееву, как планировалось, дружески посоветовали переработать роман, внеся рекомендуемые изменения.

Коммунист Фадеев понимал, что это приказ. Единственный выход из тупика. Все другие пути были перекрыты: оставался этот - на Лысую гору. Фадеев знал текст романа практически наизусть. Он писал его почти два года, точнее, год и девять месяцев, читая свежие страницы самому дорогому человеку - матери.

Теперь он пересказывал их себе. Потом он запишет некоторые свои мысли этих дней: "По-видимому, я увлекся. Я увлекался молодостью, видя в ней настоящее, прошедшее и будущее. И потерял чувство реальности. И получилось объективно так, что чисто лирическое начало заслонило все остальное. Видимо, я выхватил из жизни то, что совпадало с этой лирической структурой и проходит мимо того, что непосредственно не совпадало с ней. Из поля моего зрения ушли факты всенародной борьбы с немецким фашизмом, и вся книга получилась, вследствие этого, не точной, а проще сказать, не верной... Мне надо поработать над книгой еще и еще. А это нечеловечески трудно".

Фадеев не смог переубедить Сталина в своей правоте, но ему удалось проделать это с собой. Он доказывал себе, разрушая стойкие сомнения в судьбе романа: "Если Сталин говорит, что я что-то не сделал, то я должен сделать. Вот "Правда" утверждает, что большевики-подпольщики, методы их работы показаны в романе не только не вполне, но и вопиюще неверно". По мнению Долматовского, Фадеев, загипнотизированный Сталиным, решился на переработку романа. Точнее и вернее высказался сам писатель: "Время трудное, и Сталин знает больше нас с вами".

Но у Фадеева не поднялась рука кромсать роман. Он решил дописать новые главы, перестроить композицию. Писатель понимал, что это будет почти невозможно. Новые люди должны были прийти в книгу, не просто появиться там, а заслонить дорогих его сердцу молодогвардейцев, оттеснить их на второй план.

Фадеев разогревал, настраивал себя на нужный лад, чтобы создать в себе необходимое настроение, "поднять пар" до нужной отметки, стремясь совпасть с эмоциональной температурой уже написанных глав.

В те счастливые для него дни, когда он работал над первым вариантом "Молодой гвардии", он делился с писательницей Лидией Сейфуллиной, соседкой по переделкинской даче: "Пишу "Молодую гвардию", и... мне работается как-то особенно легко. На бумагу ложатся именно те слова, которые не находились. Перед глазами стоят мои герои, я чувствую их, вижу, кажется, что я даже слышу их голоса... Я настолько полон сейчас своими впечатлениями, что ко всему другому абсолютно глух".

Сейфуллина, автор знаменитой "Виринеи", узнав о переделке "Молодой гвардии", переживала не меньше автора: "Как же можно разрывать ткань уже готового произведения, рвать его на куски. Этого не может быть. Нет. Тут какое-то ужасное недоразумение".

Но Фадеев заставил себя взбодриться, напрячь воображение, и создал былинных, монументальных большевиков, руководителей сильного, неуловимого подполья, вроде секретаря Проценко и его бесстрашной жены, мудрого Лютикова, этакого народного генерала, и пр.

Сейфуллина, увидев вновь изданную, разбухшую, потяжелевшую "Молодую гвардию", боялась взять ее в руки. "Я даже не решаюсь открыть книгу. Я боюсь разочароваться вместо былой радости".

О прежней радости трудно было говорить. Потерялось, раздробилось единое эмоциональное впечатление. Книга разбухла на дополнительных десять печатных листов. Новые главы несли информацию, но не волновали. Они все-таки получились из "другого теста", несмотря на искреннее желание автора совместить их с прежними. Живое не монтировалось с неживым. Молодогвардейцы боролись сами по себе, а мудрые коммунисты учили их, как жить.

Фадеев опытной рукой профессионала заштукатурил стенки между новым и прежним текстом. Но он не стал ничего приписывать к делам молодогвардейцев. Поэтому роль коммунистов все равно осталась слабой и малоэффективной с точки зрения результата. Для писателя с самого начала дело заключалось не в цифрах урона, который нанесли его герои фашистам, а в их активном нежелании покориться им.