Двое в океане

— А если на погнутом? Если с трещиной? Если все-таки рискнуть? А? Что?! — Бунич передернулся. — А ну вас к дьяволу! Делаем! Толку-то от вашего дела! Мне сейчас нужно! Понимаешь, сию минуту! А не завтра!

Швырнул трубку на место, с холодным бешенством процедил:

— Делают! В положенный час дело бы делал, а не дрых! Сурок!

— Какой там сурок! Убивец! — зло добавил Кулагин.

Солюс наклонился к стоящему рядом с ним Рудневу, тихо спросил:

— Это о ком так?

— О Корюшине. На нем вина. В порту на Гренаде ночью на корме дежурил и задремал. А когда продрал зенки, увидел, как двое неизвестных пробежали по палубе и со слипа сиганули в воду. И представляете, Корюшин об этом ни слова. Сдрейфил. Только тогда и сообщил, когда взрыв случился. Раскаялся, гад.

«Корюшин? Третий механик… Не тот ли, — подумал Смолин, — на кого в Чивитавеккья жаловался Чайкин, — группе идти в город, а он дрыхнет».

— На северной оконечности гряды должен быть автоматический маяк. Так по лоции, — сказал Кулагин, пошарив биноклем в заоконном сумраке. — А маяка не видно. По времени уже должен проблескивать.

— Может, испортился? — предположил Руднев. — Захлестал шторм. В такую погоду даже маяки могут погаснуть.

— Маяки никогда не должны гаснуть, — отважился вступить в разговор Солюс. — На то они и маяки.

На Солюса взглянули с недоумением, но промолчали.

— А знаете, что значит в переводе Карийон? — ободренный молчанием, снова высказался Солюс. — Это значит колокольный. Земля колоколов!

Ему не ответили и на этот раз.

— Справа на траверзе мыс Западный, капитан! — сообщил Кулагин, наклонившись над раструбом локатора.

— Понял! — Капитан взглянул в лобовое стекло, потом подошел к окну по правому борту, постоял возле него, всматриваясь в сумрак вечернего океана, словно надеялся разглядеть этот самый мыс. — Вертит нас, как балерину, и не поймешь, где что!

И как бы в подтверждение его слов, судно, вздрогнув под очередным ударом волны, стремительно завалилось на правый борт, да так круто, что за квадратом окна, к которому притиснуло капитана, где-то совсем рядом блеснула белая пена волны. «Онега» лежала на боку мучительно долго. Смолин слышал рядом тяжелое дыхание Солюса, тот цеплялся за кресло штурвального, а за пояс его держал одной рукой Аракелян.

— Ничего себе! — подытожил голос Руднева, когда судно снова вышло из крена. — И вправду балет!

— За мысом ветер снова будет в борт, — спокойно заметил капитан. — Так что приготовьтесь: поваляет на всю катушку!

— Мы готовы, капитан! — бойко отозвался Аракелян.

— Нам не привыкать! — добавил Солюс.

Капитан, кажется впервые, засмеялся:

— Ну, тогда мы спасены! — воспользовавшись выровнявшейся под ногами палубой, он сделал несколько шагов по рубке. Остановился рядом с Солюсом. — Вы, Орест Викентьевич, большой оптимист, но, пожалуйста, держитесь покрепче. За скобу! За скобу!

Голос капитана стал непривычно мягким, словно он за что-то перед академиком извинялся.

— А то ведь разобьет. А вы еще нужны Отечеству.

— Все мы нужны Отечеству, — сказал Солюс. — Каждый по-своему.

— Вот именно: каждый по-своему! — Капитан посопел. — Я, например, если даст бог выкарабкаемся, понадоблюсь Отечеству для ответа.

— Какого ответа?

— Строгого. По большому счету. За все! За все наше разгильдяйство. И прежде всего за то, что вляпал людей и судно в эту историю.

— Разве виноваты вы? — возразил Солюс. — Диверсия. Стечение обстоятельств…

— Ах, бросьте! — резко оборвал его Бунич. — Капитан отвечает за все. И за стечение обстоятельств. И должен держать ответ без снисхождения. По всей строгости.

В рубке снова надолго воцарилось молчание.

«Время уходит, — подумал Смолин. — А сейчас каждая минута драгоценна». И он решительно шагнул к Буничу.

— Видите ли, капитан… Как я сказал, зона здесь перспективная… Жаль, если не воспользуемся удачным обстоятельством…

— Короче! Что вам еще? — перебил Бунич, так и не шелохнувшись на своем наблюдательном посту.

— …Разрешите включить спаркер. Моряткин не возражает. Мешать им не буду.

— С ума посходили! Одному песни, другому спаркер!

Капитан снова подошел к окну по правому борту — оно теперь заменяло лобовое, потому что судно дрейфовало боком, — поднял бинокль.

— Вроде бы проглядывается справа… — Это относилось к мысу.

Возвращая бинокль на полку у окна, произнес все так же ворчливо:

— Включайте! Мне-то что! Если Моряткин не возражает. Только зачем он вам сейчас?

— Да так. На всякий случай…

— Ну, если на всякий случай! — на этот раз в невыразительном голосе капитана блеснул короткий смешок. — Только не взорвите нас еще раз.

Смолин уже открыл дверь рубки, чтобы спуститься вниз, когда за спиной услышал голос Кулагина:

— Вижу маяк, капитан! До рифов пять миль.

Пластмассовые плафоны под потолком были наполнены спокойным дневным светом и умиротворяли взор. Первое потрясение, вызванное общесудовой тревогой, прошло, напряжение, страх, тоскливое ожидание беды постепенно отступили, и люди все больше приходили в себя.