Двое в океане

Солюс отер салфеткой губы, как всегда поблагодарил за труд буфетчицу Клаву. Ел он мало, быстро, казалось, ему жалко тратить время на это нелепое занятие, и всегда первым покидал стол, чтобы скорее отправиться в свою лабораторию.

Вставая, взглянул на Мосина:

— Хорошо! Вечером я готов выступить.

И пошел неожиданной для его возраста легкой, подпрыгивающей походкой, маленький, подтянутый, аккуратный, ухоженный — будто шел не из кают-компании с ее малосъедобным гуляшом, самодельными салфетками из оберточной бумаги и унылым, как старый кот, капитаном, а из своего теплого стариковского дома, где о нем заботятся и его берегут.

…Казалось, над судном треснуло само небо. Грохот был внезапным, коротким и чудовищным. Некоторые вскочили, испуганно озираясь, не понимая, что это такое. Лишь моряки оставались на своих местах и не проявляли особых эмоций. Капитан продолжал медленно пережевывать мясо, а старпом пояснил:

— Реактивный. Сверхзвуковой.

Хрипнул на стене динамик:

— Капитана просят подняться на мостик.

С недовольной миной Бунич встал, рывком отодвинул стул, зашагал к выходу.

На палубах уже было полно народу.

— Вон он! Вон!

Где-то у самого горизонта, под низко и тяжело лежащей над морем свинцовой плитой тучи, крошечной, но четкой мошкой в легкой непогодной дымке проступали очертания самолета. Казалось, там, вдали, он на какое-то время застыл в раздумье: что делать дальше, возвращаться ли к «Онеге» или уходить восвояси. Поторчал точечкой под тучей — и вот его уже нет, уполз в небесную хмарь, словно растворился в ней.

— Снова придет! — сказал кто-то. — Они обычно по нескольку раз. Пугают.

На палубе появился взволнованный, с блуждающими глазами Шевчик. У него был такой вид, будто опоздал к только что отошедшему поезду. Рыскал глазами по тучам, причитал:

— Ну где он? Где? Это же стопроцентный люксус! — Встал на изготовку, крепко упершись кривыми ногами в палубу, прицелился объективом в небо, оскалив в напряжении зубы. — Милай, ну лети же скорее. Лети! Очень прошу тебя! Ми…лай!

И «милай» внял просьбе кинооператора. Сперва он был похож на птичку, вылетевшую из-за облака, но, стремительно приближаясь, менял очертания, из черной точки вытянулось серебристое острие, оно пикой прокололо облако, потом у острия по бокам, как плавники, проступили отростки скошенных к хвосту крыльев, в неожиданно пробившемся луче солнца блеснул фюзеляж. Самолет целился в беззащитную притихшую «Онегу».

Громко и радостно зажужжала пущенная на полный оборот камера Шевчика.

Разглядеть самолет почти не удалось, так стремительно он скользнул над самыми мачтами судна. И все-таки Смолину почудилось, что в какую-то долю мгновения за тускло блеснувшим плексигласом пилотской кабины он успел ухватить взглядом забранную шлемом голову пилота, темные очки, упрятавшие глаза и фарфоровый оскал зубов. Вот он, «милай»!

В следующую долю мгновения по палубам судна хлестнул тяжкий шлейф грохота, который нес за собой уже далеко ушедший самолет, казалось, этот грохот расплющил мозги, прижал плечи, в лоскутья превратил барабанные перепонки…

Через какое-то время, когда уши вернули себе способность слышать, Смолин различил сказанное рядом:

— Стопроцентная провокация! Это же облет. Это опасное пикирование, рассчитанное на то, чтобы запугать. В международной терминологии квалифицируется как психологический терроризм.

Вблизи стоял Ясневич. Его обычно мягкий, вкрадчивый тенорок звучал сейчас жестко и отрывисто, словно он давал оценку случившемуся перед высокими официальными лицами.

— Вот вам прямой результат речи президента Соединенных Штатов. — И Ясневич, повернувшись в сторону Смолина, как бы призвал оценить его, Ясневича, политическую прозорливость.

— А ведь так и война может начаться, — тоскливо сказала Алина Азан, — не рассчитает, промахнется, угодит в корабль — и война!

Прошло несколько минут, и американец вновь спикировал на «Онегу», камнем падая из облаков и точно целясь в ее верхнюю палубу. В этот раз, казалось, вышел из пике лишь у самых клотиков мачт, показав на мгновение свое лоснящееся акулье брюхо.

С крыла мостика на корму, где стоял Смолин, спустился Золотцев, озабоченный, хмурый, прошел мимо, на ходу устало обронив:

— Не нравится мне все это. Не нравится.

А через несколько минут динамик голосом вахтенного снял палубную команду с мест у лебедки, а потом деловито и буднично сообщил:

— Даем ход!

Это означало, что Золотцев отменил обещанное дополнительное траление: «Не та обстановка». В результате последней речи президента от американцев всего можно ожидать. Возьмут и крейсер пришлют. У них повсюду базы. Нет! Уж лучше не искушать судьбу.

— Ничего, друзья мои, ничего, — бодрился начальник экспедиции. — Мы свое наверстаем. Уж академик нас извинит. Политика!

— Политика есть политика! — кивнул Солюс. — Правда, я в ней не очень-то разбираюсь. Но вам, конечно, виднее.