Двое в океане

Моряткин поднялся со стула, и Смолин снова оценил его внешность. Видный парень! И не робкого десятка. Будет оставаться на посту до последней минуты — радисту, как и капитану, положено. Они судно покидают последними.

Усаживаясь за стол, где стоял второй радиопередатчик, Смолин не без гордости подумал, что он, новичок в море, вроде бы затюканный наукой кабинетный скрипун, сейчас с ними на равных — с Моряткиным, Кулагиным, капитаном… Настоящий мужчина остается самим собой в любой обстановке. Вспомнилась Антарктида. Там все настоящие, все до единого. Иными там быть нельзя. Да и здесь тоже. Наверное, во всем нынешнем неспокойном мире иным быть нельзя.

Моряткин медленно провел рукой по ежику своих жестких волос, подошел к противоположной стене, где на столике в проволочном гнезде стояла лабораторная колба, в нее был всунут электрический кипятильник. Вода уже закипала. Достал из ящика стола банку растворимого кофе, две кружки.

— Вам как? Покрепче? Я себе по три ложки сейчас кладу. Только на кофе и держусь. Вторые сутки не смыкаю очей своих ясных, — невесело усмехнулся он.

В металлическом ящике передатчика с жалобной настойчивостью запищала морзянка.

— Вас?

— Меня! — Моряткин с досадой отмахнулся. — А ну их! Подождут! Должен же человек хоть минутный передых иметь! Иначе лапы откину.

Он шумно вздохнул, тоскливо покосился на серое слякотное стекло иллюминатора.

— А у нас на Кубани сейчас все в цвету… Тишина, покой, солнышко нежаркое, птицы посвистывают, пахнет сырой землей, травами… Яблони пора окапывать…

Смолин не выдержал.

— Это все хорошо, Валерий. Но у меня срочная радиограмма. Понимаете, самая срочная! Капитан приказал: вне всякой очереди!

Моряткин хохотнул:

— Умора! Час назад пожаловал сюда Чуваев. Тоже «вне всякой»! Требует от какого-то Сорокина в Москве немедленно принять меры для нашего спасения. — Моряткин сделал глоток кофе, болезненно поморщился — язык обжег. — Да нас сам господь бог не спасет, коль надумали потереться о рифы. Не то что какой-то Сорокин, который сейчас по своему московскому времени посапывает в постели рядом со своей теплой толстой Сорокиной…

Моряткин неестественно громко рассмеялся, но смех его был невеселым, ясно, что человек на пределе и от усталости, и от тревоги. Радисту сейчас хуже всех — перед бедой он в одиночку!

— А все-таки забавно в такой аварийной обстановке людей наблюдать, — продолжал Моряткин. — Каждый по-своему с ума сходит. Как раз под моей рубкой каюта академика. Вчера старикан всю ночь на машинке трещал. Заглянул к нему, не поверите — оказывается, книгу кончает. Последние страницы! Я ему говорю: «Про меня напишете?» А он: «И про тебя тоже! Про всех». Умора! Ему сейчас, как и нам, о душе надо думать, а он романы сочиняет. Свихнулся совсем.

— Он и сочиняет, потому что о душе думает, — сказал Смолин. — Хочет что-то оставить после себя.

— Вот-вот, то же и Шевчик говорил, час назад здесь был. Жаль, что опоздали, а то бы и вы в историю вошли. Оказывается, фильм о нас будет. О том, какие мы героические. Заставил меня понарошку ключом сигнал SOS изображать. Будто уже хана нам.

Вздохнул и без улыбки добавил:

— На дне Карионской пропасти в кинотеатре «Нептун» будут показывать его фильм. Только от дела отвлек!

— А много дела?

— Хватит! Вот берите микрофон второго радиопередатчика и по телефонному каналу толкуйте с иностранцами. Вы же с языком. Сначала с норвежцем. Сухогруз «Нордкап». Он не так далеко. А на связи еще поляк и аргентинец. Всех держите в курсе.

Он протянул листок:

— Вот сводка с мостика. Только что передали.

Смолин пробежал глазами короткий текст. Скорость ветра шесть баллов, волнение восемь, дрейф два узла. Примерное расстояние до западной оконечности Карионской гряды десять миль. Запустить машину пока не удалось. Ремонт продолжается…

— Вот это им и долежите, а у меня через минуту вахта на пятисотке.

Вахта на пятьсот килогерц! Как раз те три минуты молчании в начале каждого часа, когда заповедную тишину на этой частоте можно нарушить лишь последним отчаянным криком о помощи. Сколько было их, этих криков в эфире с тех пор, как существует радио! Смолин покосился на напряженное лицо Моряткина. Неужели и ему придется отстукать эти роковые три точки, три тире, три точки — сигнал SOS! В любой момент может поступить приказ. Прямой телефон с мостиком у Моряткина под рукой.

Тянулись эти три минуты бесконечно долго. Судно швырнуло по килю, Моряткин не удержался на стуле, навалился на радиоблок, головой стукнулся о корпус.

— Дьявол!

Дослушав эфир, снял с головы наушники, покрутил рычажки, перестраиваясь на другую волну, и аппарат тотчас отозвался жалобным писком, словно радист причинил ему боль. Морзянка настойчиво требовала к себе внимания, и Моряткин сердито покосился на радиоблок.