Двоедушник

Листовки закончились очень быстро. Надо было взять побольше. Клеила рядом с предыдущими двумя сообщениями о пропаже. Елизавета. Настя. И Ксюша.

С чего мама вообще взяла, что Антон может что-то о них выяснить? Мутный парень без определенного места жительства. Антон-двоедушник. Городской сумасшедший. Ни рыба ни мясо. Больно надо его разыскивать.

Любовь Петровна все еще сидела в палисаднике. Ника поднялась в квартиру, заглянула в мамину комнату – темно, телевизор бормочет. Зашла на цыпочках, потихоньку нашарила пульт, выключила. Пусть спит.

Взяв со стола тетрадь с конспектами, Ника с ногами забралась на продавленный диванчик, который переезжал с ними из квартиры в квартиру, начиная с того самого военного городка. Полистала, зевнула – готовиться надо. Вот только глаза закрываются…

Старая ветла скребется в окно засохшими ветками. Тени на стене кривые, но узнаваемые. Оконная рама с форточкой. Кактусы на подоконнике. Подлокотник дивана. А вот та тень, в углу, наискосок от двери – ее собственная, Никина.

Только не совсем. Ника сутулится, а та, что отбрасывает тень, сидит с прямой спиной. И волосы волнистые, длинные. Твоей маме имя мое очень нравилось. Оно могло бы быть твоим. Красивое, редкое. Хочешь, назову?

Но вместо этого взвыла, завизжала неистово, с дивана спрыгнула и метнулась в сторону окна. Сгинула, только крик по-прежнему разрывал тишину почти безлюдного старого дома.

Ника открыла глаза.

Она сидела на полу.

Кричала она сама.

Игни

Поначалу я ничего не помнил о себе прежнем. Мои былые привычки, мечты и увлечения были скрыты от меня точно так же, как и лица некогда близких мне людей. Но они ведь должны были быть, верно? с того самого момента, как осознал себя не мертвым, я пытался вытащить из памяти хоть что-то из той, утраченной жизни. Снова и снова ломился в закрытую дверь в собственной голове, за которой, как мне казалось, все еще хранились ответы.

Они и вправду хранились. Просто мне нужен был ключ.

В ту ночь я шатался по городу. К пустой остановке подъехал последний автобус. Конечная. В салоне было всего трое пассажиров, и все вышли здесь.

Я вспомнил ее. Сразу. Как только увидел. Изменилась. Сильно. Но я – еще сильнее. Развернулся и пошел следом. А в середину груди словно кол вогнали. И проворачивают. Так, что дышать трудно. Шел и шел за ней, как привязанный. Кроме нас на улице – никого. Она, наверное, с ночной смены. Я, можно сказать, тоже. Подумал: обернется – решит, что грабитель. Хотя я, скорее, напоминал сбежавшего из детского дома бродяжку. И вызывал не страх, а брезгливость.

Улица обзавелась коттеджами с высокими заборами. Покрылась брусчаткой, засияла фонарями.

Прежней осталась только наша изгородь. Мы с отцом всегда красили ее в зеленый цвет. Сейчас даже следов краски не осталось. Одни почерневшие доски.

Она поставила сумки на землю и завозилась с замком. Я слышал, как позвякивают ключи. Время шло, а дверь не отпиралась.

Связка полетела на землю. Мама закрыла лицо руками.

– Можно я попробую?

Она посмотрела мимо меня. На секунду я испугался, что стал невидимым, как Есми. Подобрал ключи. Руки помнили… Сначала немного вправо. До щелчка. И еще прижать дверь коленом, чтобы легче было провернуть.

Петли скрипят. Двор по ту сторону изгороди завален снегом.

– С-спасибо.

Стерла слезы рукавом. Подняла сумки и пошла к дому.

А я смотрел на ее опущенные плечи, сбившуюся набок серую шаль. Смотрел на ее руки без перчаток. И сам не замечал, как пытался нащупать тот самый осиновый кол в своей груди. Хоть на секунду бы выдернуть. Чтобы втянуть в себя воздух.

Она обернулась уже у крыльца. Позвала:

– Может, зайдешь ненадолго? Согреешься!

Я привык к холоду, но ей об этом знать необязательно. Побежал так, что шапка с головы слетела. Вернулся, подобрал, кое-как натянул обратно. Снова рванул к ней.

Мама улыбалась. Окрыленный этим, я сделал сальто через голову. Нарочно поскользнулся, свалился в сугроб. Ледяная корка оцарапала щеку, но я все равно барахтался в снегу подольше.

Она смеялась в голос, а я стоял напротив и тоже хохотал в голос – как дурачок. Счастливый тем, что смог ее развеселить.

– Как тебя зовут, артист?

– Антон.

Почему я не соврал? Должен был соврать.

Она смотрела на меня так, будто я ее ударил.

– Сколько тебе лет? – спросила чуть слышно.

– Пятнадцать.

– И чей ты такой будешь, Антон?

– Ничей, – теперь я тоже шептал, как провинившийся ученик.

– Проходи.

Я помнил здесь все. Каждую трещинку на обоях, каждую скрипучую половицу. Таких стало больше.

– А знаешь, у меня был сын, – сказала она и провела меня в кухню. Забыла снять пальто, что-то поставила разогреваться на электрическую плитку. – Его тоже звали Антон. Сейчас у него были бы свои дети…

Передо мной появилась тарелка супа. Хлеб. Горячий чай.