Двоевластие

– Идем мы, и вдруг этого немчина оконце! Мы и заглянь! А там – с нами сила Господня! – немчин‑то на лютне играет таково жалостливо, а мертвец стоит пред ним, главой помахивает, в ладоши плескает и ногами шевелит, а потом как захохочет!.. И огонь погас!

– С нами крестная сила! – крестились пьяницы.

А на другой день эта диковинная весть дошла до самого царя. Кликнул он боярина Нащокина, что в разбойном приказе сидел, и сейчас велел правду допытать. А у боярина Нащокина один путь до истины добираться: дыбы да длинники. Послал он в слободу стрельцов, что при нем стражей были, и привели те к нему немчина.

Держа на коленях своего найденного сына, сияя радостью, слушал князь эту тяжелую историю из уст красивой Каролины. Она стояла пред ним на коленях, с распущенными до пола волосами, тянула к нему свои руки и кричала со слезами:

– О, спасите моего брата за сына вашего!

– Помоги им, тятя, – со слезами говорил Миша, прижимаясь к отцу, – они добрые! Они жалели меня! Все к мамке отвести хотели!..

– Никакой награды не надо, спаси его! – воскликнул и Эхе, опускаясь перед князем на колени.

– Ин быть по – вашему, коли это не колдовство! – сказал князь вставая. – Не забывали Теряевы чужой ласки да помощи, и мой Михайло не забудет ее! Ну, Антон, на коня!

Он вышел, неся на руках сына, и, вскочив на коня, поскакал на двор Шереметева.

На его счастье Федор Иванович еще не выехал из дома.

– Радуйся, боярин! – закричал князь, подымая своего сына. – Вызволил!

– Радуйся, князь! Господь с тобою!

– И с тобою!

Они поцеловались.

– Чай, изморился князек‑то! – ласково сказал Шереметев.

– И нет! Он у немчинов жил; они его добро кормили. Разве вот оскоромили… ну, да младенец!

– У немчинов! Неужели они детей крадут?

– Не то, слышь, какая притча‑то! – и князь рассказал, как был скраден Миша, а затем спасен Эхе.

– Того Федьку беспременно буду просить в приказ взять, потому тут корни чьи‑то, – сказал в заключение Теряев.

– Не без этого, – согласился с ним Шереметев.

– Так и смекаю, а до того еще зарок дал. Помоги советом, – и князь рассказал про немца и его горе.

Шереметев покачал головою и произнес:

– Трудное дело, князь! – сказал он. – Тут ведь без тебя за пять дней у нас всего понаделалось.

– Да ведь я слово дал.

– Слово дал, держись! Только не иначе, как самому царю – батюшке челом бить надо.

– Ну, и ударю! Разве мало у меня заслуг пред царем? – сказал князь вставая. – Допрежь всего к боярину Нащокину поеду, чтобы он с дыбой повременил, а там и к царю.

– Ну, ин быть по – твоему! – ответил Шереметев. – А мальчонку в вотчину пошлешь?

– Хотел бы мать порадовать, да боюсь одного пускать опять на бабий дозор. Нет, пусть со мною погостит!

– И то ладно! Ну, я со двора!

– Да и я тоже!

Князь ласково простился с сыном и, поручив его Антону, поехал исполнять свое княжье слово, данное честным немчинам.

В грязном углу Китай – города, на Варварском кресте, под горою, обнесенные высоким тыном, стояли тюрьма и подле нее разбойный приказ со всеми нужными пристройками: караульной избой, жилищем заплечных мастеров и страшным застенком. В народе звали это страшное место почему‑то Зачатьевским монастырем. Сюда‑то и приехал князь прежде всего.

Соскочив с коня у ворот, он отдал повод часовому стрельцу и хотел войти в низкую калитку, как вдруг его заставил оглянуться страшный стон. Теряев поглядел направо от себя и вздрогнул. Из земли торчала женская голова с лицом, искаженным ужасом, и испускала нечеловеческие стоны; в пяти – шести шагах от нее торчала такая же голова, принадлежавшая уже трупу.

– Нишкни! – равнодушно прикрикнул на голову стрелец.

Князь отвернулся и быстро вошел в калитку. Он знал, что это казнится жена – отравительница, знал, что иной казни и нет для такой злодейки, и в то же время не мог побороть охватившее его сострадание.

Большой грязный двор с лужами не то грязи, не то крови, с тяжким смрадом гнилых ям, где томились узники, горелого мяса и разлагающейся крови, производил тяжелое впечатление страха и мерзости. Кругом валялись орудия казней и пыток и, к довершению всего, из дыр, закрытых решетками, слышался лязг цепей, а из огромного сарая – стоны и крики пытаемых. У князя замутилось в глазах.

В это время через двор к тюрьме пошел заплечный мастер, молодой парень с добрым лицом, покрытым рябинами. Он был в пестрядинных штанах, босоног, с сыромятным ремешком вокруг головы.

– Эй, – крикнул ему князь, – проведи к боярину Якову Васильевичу!

– Он в застенке! – ответил, остановившись, парень.

– Зови сюда! – закричал ему князь. – Скажи, князь Теряев кличет! Ну, чего же ты! Али шкуры своей не жалеешь!

– Кликнуть можно, – отозвался парень и лениво вернулся в страшный сарай.

Князь остался среди двора. Распахнулась низкая тюремная дверь, и оттуда вывели старика, по рукам и ногам опутанного цепями. Что‑то страшное было в его лице. Князь вгляделся и увидел, что рот у него был разорван и оба уха отрезаны. Он отвернулся.

– Князь Терентий Петрович! – услышал он голос и обернулся.

Пред ним стоял боярин Колтовский, в одном кафтане и скуфейке, и ласково улыбался.