Двоевластие

– Теперь правды дознаюсь! – не слушая его, сказал князь, и его лицо осветилось злобной радостью.

На другой день, сейчас же после заутрени, Теряев явился во дворец бить снова челом царю на вчерашнем посуле.

Странное смятенье поразило его в покоях. В сенях князь Черкасский озабоченно говорил о чем‑то с Иваном Никитичем, дядей царя. С царицыной половины спешно вышел князь Владимир Долгоруков.

– Ну, что? – обратился к нему Иван Никитич.

Князь скорбно качнул головою.

– В аптекарский приказ послали.

Князь Теряев подошел к ним и поздоровался.

– Или что случилось? – спросил он тревожно. Князь Черкасский кивнул.

– Царице занедужилось. Как с пира ушла, а в ночь худо ей стало, а теперь кричит.

Все в унынии смолкли.

Дворецкий вышел и сказал:

– Государь князя Теряева пред очи зовет!

Князь вышел и через минуту бил челом своему царю. Вчерашняя радость сошла с лица Михаила и сменилась скорбною тенью.

– Встань! – сказал он князю. – Жалую тебя к руке моей!

Теряев порывисто поцеловал царскую руку.

– Вот то, о чем просил ты. Подай, Онуфрий!

Дьяк спешно подал царю два свитка, скрепленных царской печатью.

– Тут, – сказал царь, – наказ, чтобы того воеводу сменить, а на место его друга твоего Терехова – Багреева, а тут, – он взял другой свиток, – наказ, чтобы шел к тебе Шолохов с повинной головою.

Князь повалился в ноги и крепко стукнулся лбом об пол.

– А ты, Онуфрий, – продолжал царь, обращаясь к дьяку, – немешкотно это с гонцом пошли да еще наказ боярину Терехову изготовь, дабы все описью принял: и казну, и хлеб, и зелье {Порох. (Примеч. авт.)}, и свинец, и весь наряд!

Дьяк поклонился.

XII Нежданный гром

Боярин Терехов – Багреев ходил сам не свой, получив послание от своего друга, князя Теряева.

«Что это! – думал он. – И ума не приложу к такому окаянству. Для чего боярин Семен Антонович такое скаредное дело замыслил? Ни в дружбе‑то они оба не были, и делить ничего не делили. Поди ж ты! Оплел воеводу этот Федька поганец, и все! Пишет вот князь: «Допытайся!«Когда ж это я в жмурки играл? Ишь, тоже, допытчика нашел!..»

Вконец измучился со своею тайною добрый боярин. Ольга Степановна стала приставать к нему.

– Свет Петр Васильевич, да поведай ты мне: или горе какое, или черная немощь напала на тебя! Глянь, сокол мой, Савелий наш извелся, на тебя глядючи. Что Савелий! Маремьяниха и та, слепая, твое горе чует. Кажется, все у нас есть, полная чаша. Олюша растет на радость, да и жених отыскался. А ты?..

– Уйди! – угрюмо отмахивался от жены боярин. – Не бабьего ума дело – кручина моя, вот что! Умственное дело.

– Так ты бы дьяка Егора Егоровича покликал.

– Ахти! – всплеснул руками боярин. – Ну, и что ты лотошишь такое! Дьяк! У дьяка душа продажная, а тут тайна!

– Ну, Семена Андреевича. Он – друг тебе, брат названный и думать горазд!

Лицо боярина просветлело. Он закивал головою.

– Вот что дело, то дело! Добрая ты жена, Ольга моя, свет Степановна! Вели‑ка, чтобы Савелий спосылал кого за Сенюшкой. Кланяется, мол, боярин и по делу просит!

В тот же вечер, распивая черемховый мед и заедая оладьями, боярин Терехов долго беседовал с другом своим Андреевым.

– А главное, теперь и в толк не возьму, – жаловался боярин, – как мне вести себя с воеводою. Держать хлеб – соль или откачнуться. Прямить ли ему?

Андреев погладил бороду.

– Нет, Петя, сохраним все в тайности и за всем примечать будем. Словно и грамоты ты не получал, а я уж знаю, как дело повести.

Боярину стало словно легче. После того он не раз делил хлеб – соль с воеводою, и мысли о послании князя отошли у него в сторону.

В те поры был добрый обычай время от времени, скуки ради, пиры устраивать, и на тех пирах добрый хозяин дарил гостей кого чашей, кого блюдом, кого шапкою, а гости, опохмелясь, слали от себя доброму хозяину подарки, отдариваясь. Для корыстных воевод царских этот обычай обратился в большую пользу им. Как оскудеет казна воеводская, сейчас он пир устраивать начинал. Созывал он на пир гостей, людей торговых, купцов проезжих и дарил их скудно, а на другой день ждал от них добрых подарков, и плохо было тому, кто не угождал воеводскому оку корыстному.

Созвал гостей и воевода Семен Антонович Шолохов. Для приличия бил он челом и боярину Терехову, и Андрееву, и многим другим именитым в городе людям. И съехались гости на пир со своими холопами.

Огромная горница была уставлена столами с местами человек на двести; в голове стола сели воевода, губной староста, Андреев и боярин Терехов. Далее сели именитые купцы, еще далее гости именитые, чье отчество на» вич» писали, а затем уже там, где место нашлось, простые гости да посадские из толстосумов.

Воевода захлопал в ладоши, и пир начался. Слуги внесли на огромных блюдах жареных гусей и индеек. Воевода встал, низко поклонился гостям и просил откушать.

– Ешь, Ефимович, во здравие, – с усмешкою сказал рыжебородый купец соседу, – завтра расплачиваться будем.

– В этом году третий раз пирую, грехи наши тяжкие! – вздохнул Ефимович.

Тем временем вверху стола воевода беседовал со своими соседями. Недавно вернувшийся из Москвы дворянин Стрижов передавал московские новости.