Двоевластие

Войдя в большую горницу, капитан не узнал ее сразу – такое буйное веселье царило в ней вместо прежней тишины. В большой печи ярко горел огонь, несмотря на душный летний вечер, в трех углах, в высоких поставцах, горели пучки лучин, наполняя густым, едким дымом горницу и застилая им низкий потолок. За двумя длинными столами, что стояли по сторонам горницы, в различных позах сидели и мужчины, и женщины, с разгоряченными лицами. Одни играли в зернь, другие – в кости, третьи, собравшись кучкою, просто пили водку и пиво. Среди мужчин виднелись и дерюга, и поскона, и суконный кафтан. Почти полуодетый, сидел пьяный ярыга у конца стола и, стуча оловянной чаркою, кричал:

– Лей еще в мою голову! Остались еще алтыны от материнского благословения!

Подле него расположились несколько стрельцов, дальше – знакомые нам скоморохи, какой‑то купчик из рядов – все с пьяными лицами, и между ними женщины, простоволосые, с набеленными и нарумяненными лицами, с накрашенными бровями и черными зубами.

По горнице, услуживая гостям, юрко сновали два подростка в синих дерюжных рубашках без опоясок, грязные и босоногие. В углу горницы, подле печи, стояли бочка с водкою и два бочонка с пивом, и подле них сидел тот самый парень, который отворил капитану калитку.

Никто не заметил появления Эхе, и веселье шло своим чередом, только одна из размалеванных женщин подошла к нему и, грубо захохотав, сказала:

– Садись, гостюшка дорогой, тряхни мошной, а я тебя потешу! – Она кивнула мальчишке, и тот мигом поднес ей в оловянной стопке водку. Женщина взяла стопку и кланяясь произнесла:

– По боярскому обычаю вкушай, гостюшка, да меня в губы алые поцелуй, не кобенься!

Немец взглянул в ее наглые глаза, почувствовал за своим поясом тяжелые рубли и, обняв размалеванную красавицу, крепко поцеловал ее, после чего залпом осушил стопку.

– Вот по – нашему, хлоп, и нет! – закричала ярыжка.

– Иди к нам, ратный человек! – позвали капитана стрельцы.

Эхе, сев подле них, взял на колени красавицу.

– Тащи, малец, братину! – крикнул один из стрельцов, – немчины славно рубятся, поглядим, как пьют.

– Дело говоришь, Михеич! – весело отозвался другой стрелец, помоложе.

Мальчишка поставил на стол муравленый {Покрытый глазурью зеленого цвета.} горшок, наполненный водкой, и небольшой ковшик. Михеич разлил им водку по стопкам.

– Откуда рубец у тебя, немчин? – спросил он.

– Этот? – спросил Эхе, – ваш русский побил, в Москве когда были.

– Эге – ге, – усмехнулся Михеич, – может, и мой бердыш. Я тогда с князем Пожарским у Никитских ворот с немцами бился.

– Жарко было! – сказал Эхе. – Кругом горит, все кричат… тут русский воин, там русский… и меч, и смола, и камни.

– А ты что ж думал, немчин, что мы матушку – Москву вам, псам, отдадим? – подходя пьяной походкой, спросил ярыжка.

– Я ничего не думал. Я служил у генерала Понтуса Делагарди, а он – у генерала Гонсевского служил!

– Ну, вот и намяли бока! – захохотали кругом.

Эхе покраснел.

– Потому что поляк глуп, – сказал он.

В эту минуту у играющих поднялся спор, потом – драка. Кружки опрокинулись, вино разлилось, дерущиеся повалились на пол. Их окружили и поощряли веселым смехом:

– Бей его, жидовина!..

– Под микитки ему!.. Так его!

– За усы тяни! Завоет! – кричали зрители.

Дерущиеся поднялись с окровавленными лицами.

– Схизматик {Схизматик – здесь: неправославный.} поганый.

– Лях!

– Я те заткну глотку!

– Смиритесь, почтенные! – вмешался и тут ярыжка, – поцелуйтесь, православные! Будем снова играть!

Один из дерущихся словно охладел.

– А откуда у тебя деньги, ежели ты крест пропил! – спросил он.

– А вот он! – засмеялся ярыжка, показывая зажатые в кулак алтыны.

– Братцы, ограбил он нас!.. – закричал тот, – пока дрались, он денежки уволок. Мои алтыны! Держи!

Но уже было поздно: ярыжка скользнул за дверь и мчался по двору так, что его подошвы хлопали, словно лошадиные копыта.

– Ну, подожди, окаянный, я тебя сцапаю! – прохрипел ограбленный.

– А ты подерись еще малость!

Не ходи кума на мост,
Там провалишься, —

раздалась пьяная песнь скоморохов, и они пустились в пляс.

Одна из женщин затопталась на месте, махая платком, сорванным с головы.

– Люблю! Отхватывай, Аленка! – закричал захмелевший молодой стрелец.

В это время Эхе заметил кривого рыжего и его товарища. Они пили и о чем‑то спорили. Эхе перешел на другое место и сел подле них, все думая услыхать имя хорошенького мальчика.

– Волчья сыть! Пять рублей кожею дал, – сказал рыжий.

– Себе и бери ее, а нам серебро отдай, – ответил раскосый.

– Нет, брать все пополам. Кожу пропьем, а эти разделим. Эй, Аленка! – закричал рыжий.

К нему подбежала толстая женщина.

– Пить будем! Тащи красоулю!

– Важно, ой, важно! – вскрикивал купчик, глядя на пляшущих скоморохов, и, вдруг взвизгнув, сам пустился притоптывать.

Я в кусточки пошла,
Добра молодца нашла!

Стены затряслись от топота ног.