Двоевластие

Однажды он сидел в своем деловом покое и беседовал с Шереметевым и своим тестем Стрешневым о войне и делах государственных, когда вдруг в палатку вошел очередной ближний боярин и, поклонившись царю, сказал:

– С патриаршего двора боярин прибыл. Тебя, государь, видеть хочет!

– От батюшки? – произнес Михаил. – Зови!

Толстый, жирный боярин Сухотин торопливо вошел и, упав на колени, стукнул челом об пол.

– К тебе, государь! – заговорил он. – Его святейшеству патриарху занедужилось; за тобою он меня послал.

Михаил быстро встал, на лицах всех изобразилась тревога. Все знали твердый характер Филарета и его стойкость в болезни, а потому понимали, что если он посылает за сыном, то, значит, ему угрожает серьезная опасность.

– Закажи колымагу мне, боярин, да спешно – спешно! – приказал Михаил. – А ты, Федор Иванович, – обратился он к Шереметеву, – возьми Дия да Бильса и спешно за мною!

Шереметев вышел. Спустя несколько минут Михаил Федорович ехал к патриарху, а еще спустя немного стоял на коленях у кровати, на которой лежал его отец.

Лицо патриарха потемнело и осунулось, губы сжались и только глаза горели лихорадочным блеском.

– Батюшка, – со слезами воскликнул Михаил, припадая к его руке, – что говоришь ты! Что же со мною будет?

Филарет перевел на него строгий взор, но при виде убитого горем сына этот взор смягчился.

– Не малодушествуй! – тихо сказал патриарх. – Царю непригоже. Говорю, близок конец мой, потому что чувствую это… А ты крепись! Будь бодр, правь крепко и властно!

– Не может быть того, батюшка! Дозволь врачам подойти к тебе. Пусть посмотрят.

– Что врачи? Господь зовет к Себе раба Своего на покой. Им ли удержать Его волю?

– Дозволь, батюшка! – умоляюще повторил Михаил.

Филарет кивнул.

– Зови! – тихо сказал он.

Михаил быстро встал, подошел к двери и сказал Шереметеву:

– Впусти их, Федор Иванович!

Дверь приоткрылась, и в горницу скользнули Дий и Бильс. Они переступили порог и тотчас упали на колени. Царь махнул рукою. Они поднялись, приблизились к постели и вторично упали пред Филаретом. Он слабо покачал головой.

– Идите ближе, – сказал он, – успокойте царя.

Врачи поднялись и осторожно приблизились к постели патриарха. Они по очереди держали его руки, слушая пульс, по очереди трогали голову и, ничего не понимая, только хмурились и трясли головами. Состояние медицины было в то время настолько жалко, что врачи не могли, в сущности, определить ни одной болезни. Но панацеи существовали и в то время в виде пиявок, банок и пускания крови, и к этому согласно прибегли и царские врачи.

– Полегчало, батюшка? – радостно спросил Михаил, когда к Филарету после этих средств, видимо, вернулись упавшие силы.

– Полегчало, – ответил он, – но чувствую, что болезнь эта последняя. Не крушись! – ласково прибавил он.

И, действительно, к вечеру с патриархом сделался бред, а в следующие дни он явно угасал.

Москва взволновалась. Народ толпился в церквах, где шли беспрерывные молебны, колокольный звон стоял в воздухе; всюду виднелись встревоженные, опечаленные лица. У патриаршего дома не убывала толпа народа. Одни приходили, другие уходили и тревожным шепотом делились новостями.

Царь почти все время проводил у патриарха. Он совершенно упал духом, его глаза покраснели и опухли от слез; склонясь у одра болезни, он беспомощно твердил:

– Не покинь меня, батюшка!

Патриарх смотрел на него любящим, печальным взглядом, и глубокая скорбь омрачала его последние часы.

– Государь, – говорили царю бояре Шереметев, Стрешнев и князь Черкасский, – не падай духом. Страшные вести! поляки на Москву двинулись…

Михаил махал рукою.

– Не будет для Руси страшнее кончины моего батюшки!

– Что делать? Прикажи!

– Сами, сами!

Владислав действительно отрядил часть армии на Москву.

Ужас охватил жителей при этой вести. Вспомнились тяжелые годы московского разорения и вторичного вторжения поляков в стольный город.

– Невозможно так! – решил Шереметев. – Князь! – обратился он к Черкасскому. – Надо дело делать! Есть у нас еще ратные люди. Стрельцы есть, рейтары. Надо собрать и на ляхов двинуть!

– Кто пойдет?

– Пошлем Пожарского! Я нынче же к нему с приказом князя Теряева пошлю. Пусть они оба и идут.

На другой день князь уже собирал рать, чтобы двинуться на поляков. Народ успокоился. Спустя неделю десять тысяч двинулись из Москвы под началом Теряева и Пожарского.

Они встретились с поляками под Можайском и были разбиты, но все‑таки удержали движение поляков.

Князь Черкасский, сжав кулаки, с угрозой подымал их в думе и говорил:

– Ну, боярин Шеин, зарезал ты сто тысяч русских. Будешь пред нами отчитываться.

И никто ему не перечил; только Теряев – князь, качая головою, сказал Шереметеву:

– Торопитесь осудить Шеина. Ведь о нем еще и вестей нет!

– Я что же? – уклончиво ответил Шереметев. – Смотри: на него и дума, и народ!

Только патриарх, мирно отходя на покой, не ведал вовсе московской тревоги. В ночь на 1–е октября 1634 года он спешно приказал прибыть Михаилу с сыном Алексеем, которому было всего пять лет.

Михаил рыдая упал на пол, но патриарх, собрав последние силы, строго сказал: