Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича

У царя производится своя чеканка монеты в стране в четырех различных городах, а именно: в Москве, Новгороде, Твери и Пскове дает он чеканить монету из чистого серебра, иногда и из золота; монета эта мелка, вроде небольших датских секслингов, мельче еще, чем немецкий пфениг; частью она круглая, частью продолговатая. На одной стороне обыкновенно изображен всадник, который копьем колет в поверженного дракона; говорят, это первоначально был лишь герб новгородский; на другой стороне русскими буквами изображено имя великого князя и город, где эта монета чеканена. Этот сорт монет называется «деньгами» или «копейками»; каждый из них равен по цене голландскому stuiver’y или составляет почти столько же, сколько мейссенский грош или голштинский шиллинг; 60 их идет на один рейхсталер. У них имеются и более мелкие сорта монет, а именно в ¹/₂ и ¹/₄ копейки; их называют полушками и московками. Так как они очень мелки, то ими трудно вести торг: они легко проваливаются сквозь пальцы. Поэтому у русских вошло в привычку, при осмотре и мерянии товаров, брать зачастую до 60 копеек в рот, продолжая при этом так говорить и торговаться, что зритель и не замечает этого обстоятельства; можно сказать, что русские рот свой превращают в карман. В торге они считают по алтынам, гривнам и рублям, хотя этих сортов денег в целых монетах и нет; они считают их по известному числу копеек. В алтыне – 3, в гривне – 10, а в рубле – 100 копеек. У них ходят и наши рейхсталеры, которые они называют ефимками (от слова Jochimstal[er]); они охотно принимают ефимки за 50 копеек, а потом отдают в чеканку, выигрывая при этом, так как в рубле, или 100 копейках, на ¹/₂ лота меньше весу, чем в двух рейхсталерах. Золотой монеты видно не много. Великий князь велит ее чеканить только в тех случаях, когда одержана победа над врагом, или же при иных обстоятельствах, в виде особой царской милости, для раздачи солдатам.

Неизвестный художник. Портрет царя Михаила Федоровича. XVIII в.

Великий князь время от времени устанавливает тяжкие налоги. Теперь купцы, как русские, так и иностранные, должны платить в Архангельске и Астрахани 5 со 100, что составляет за год большую прибыль.

Царь зачастую посылает великолепные посольства к его величеству римскому императору и королям датскому, шведскому, персидскому и другим монархам. Более важные из посылаемых лиц называются «великими послами», гонцы и менее важные лица – «посланниками». Временами он присылает и большие подарки, состоящие из мехов. Между прочим, достойно памяти, что великим князем Феодором Ивановичем в 1595 году было послано императору Рудольфу II, при значительном посольстве. Я об этом знаю от достоверного свидетеля. Подарки были следующие:

1003 сорока соболей.

519 сороков куниц.

120 черно-бурых лисиц.

337 000 лисиц.

3000 бобров.

1000 волчьих шкур.

74 лосиных шкур.

Иногда послы, а особенно – посланники, когда они не везут с собою великокняжеских подарков, дарят соболей от себя, ожидая за то и сами для себя подарков; если ответные подарки вовремя не даются, то они сами о них напоминают.

Великий князь почти каждый год посылает к шаху персидскому посланников или малых послов, которые, при своих зачастую неважных поручениях, занимаются и торговлею (впрочем, купцов своих великий князь посылает еще особо); эта торговля дает им тем большие выгоды, что шах дает им в своей стране полное содержание. Так как царь довольно часто отправляет своих послов к заграничным монархам, то и его зачастую посещают послы от этих последних; часто два, три и более послов одновременно находятся в Москве, и дела и отсылка их идут весьма медленно. Некоторые иностранные государи имеют в Москве своих легатов, постоянных консулов или резидентов, живущих в собственных своих дворах. В Москве устроены удобные дома и дворы, в которых помещают приезжающих послов. В этих домах, однако, нет кроватей, и кто не желает спать на соломе и жестких скамьях, должен везти с собою свои собственные кровати. Ворота посольских дворов заняты крепкими стражами, и раньше строго следили за тем, чтобы никто из посольской свиты не выходил, а из посторонних людей не входил; их охраняли как арестованных. Теперь, однако, после первой публичной аудиенции всякий может выходить, куда ему угодно. [Московские] жители нам говорили, что мы, во время первого посольства нашего, были первыми лицами, имевшими право свободно выходить.