Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича

Сипунов открыл дверь; та заскрипела на петлях, и они очутились в страшном помещении. Полутемный сарай с поперечными балками вместо настланного потолка и с земляным полом как бы делился на две части. Налево стоял длинный стол с письменными принадлежностями. Позади него тянулась скамья, по бокам стояли табуретки; недалеко от стола стоял аналой с крестом на нем; направо же валялись доски и стоял небольшой помост, над которым на блоке спускалась веревка с толстым крюком на конце; в углу, треща горевшими углями, дымилась жаровня, а в полутьме виднелись страшные орудия пыток – палки, веревки, доски с набитыми гвоздями, плети, кнуты и острые клещи с длинными ручками.

Двое заплечных мастеров (палачей) встретили пришедших низкими поклонами.

– Приведите-ка, молодцы, скоморохов, которых вчера забрали. Сыск малый сделаем, – распорядился Сипунов и стал залезать на скамью позади стола. – Садись, боярин, пока что, – пригласил он Терехова.

Последний с трудом уселся на конец скамьи.

Дьяк, покашливая, сел на табурет у края стола, приготовил бумагу и очинил перо.

В это время до них донеслось бряцание цепей, заскрипела дверь, и в сарай друг за другом вошли со скованными руками три скомороха. Они вошли, упали на колени и в голос завыли:

– Смилуйтесь, боляре! Во имя Христа, ни в чем не повинны. Ни татьбою, ни убивством не занимались. Отпустите, Бога ради, животишки наши бедны и наги; с того, что дадут нам люди добрые, мы только и живы!

– Ну, вы! – закричал на них дьяк. – Волчья сыть, молчать! Правьте лучше ответы боярину! – и при этом хитро подмигнул ближайшему к нему скомороху.

Тот, маленький, подслеповатый, словно сразу понял знак дьяка и смиренно замолчал.

– Сказывайте имена ваши, – сказал Сипунов, – пиши, Егорий Егорьевич, если взялся за дело!

– Ну, вы! – окрикнул дьяк и ткнул пальцем на первого. – Тебя как?

– Иван, а прозвищем Наливайко!

– А тебя?

Красивый, лет девятнадцати, парень, тряхнув головой, бойко ответил:

– Антоша Звонкие Гусли. Гусляр.

– Тебя?

Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:

– Емелька Беспутный!

– Чем занимаетесь и откуда пришли? – спросил Сипунов.

– Чем занимаетесь и откуда пришли? – повторил дьяк вопрос и при этом снова подмигнул.

В. М. Васнецов. Гусляры. 1899.

Иван Наливайко ответил за всех:

– Скоморошьим делом, милостивец, скоморошьим да песенным. А пришли прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!

Дьяк довольно крякнул, и по его губам скользнула усмешка.

Сипунов взглянул на Терехова, а тот лишь печально вздохнул и потряс бородою:

– Чего ж их и спрашивать? Вестимо, ничего и не ведают! – тихо сказал он.

– Оставить сыск? – спросил Сипунов.

Терехов кивнул.

Добродушный Сипунов словно ожил, ему было тяжело пытать людей, и он, приняв грозный вид, сказал:

– Ну на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, сбейте клепы! А наперед чтобы в нашем городе не чинили буянств!.. Слышь, вчера до полуночи бражничали!..

Скоморохи раз по десять ударили лбом в землю и вскочили на ноги. Молодцы стали сбивать наручни.

Сипунов и Терехов вышли.

– Слышь, – обратился последний к дьяку, – не откажись сегодня ко мне зайти. Хочу другу цидулу отписать, а от этого дела отвык за время. Попишка-то мой старый, еле видит.

– Рад, боярин, за тебя живот положить, – кланяясь ответил дьяк и веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.

Угрюмый вернулся домой Терехов и тотчас позвал к себе жену. Та сошла к нему встревоженная.

– Или что стряслося, Петр Васильевич, батюшка? – спросила она, едва переводя дух. – И ушел ты сегодня не вовремя, а теперь меня позвал?

– Садись, жена, – ответил боярин, – действительно стряслось. Помнишь, мы за княжьего сынка свою Олюшку прочили? По рукам ударили?

– Помню, батюшка! Как не помнить! Еще на Москве то было! А что? Или поссорились вы?

– Пустяки говоришь! Дружбы нашей мечом не рассечь! А дело в том, что княжьего сына скоморохи с вотчины скрали!

– Ахти мне! – воскликнула боярыня и даже побледнела в лице. – Петр Васильевич, что ж теперь нам-то делать?

Терехов нахмурился.

– Что делать, про то я знаю. А сказал я тебе на тот случай, чтобы про эту помолвку с бабами меньше языком трепала. А теперь иди!

Не успела выйти боярыня, как в горницу спешно вошел Андреев. Едва поздоровавшись с Тереховым, он сказал:

– Зачем ты скоморохов отпустил?

– Да ведь они из-под Тулы.

– Брешут!.. Сейчас доподлинно узнал, что из Москвы. Разговор такой слыхал, что дьяк Егор Егорович их вызволил, а для чего – не пойму! Ну, да вот еще что: кажись, и княжий сын объявился.

– Шутишь? – откинувшись в изумлении, воскликнул Терехов.

– Что за шутки! Ты слушай. Немец-то мой, которого из Москвы для стрельцов прислали, мне диковинное поведал. Сегодня это поучил он нас-то всех, строй показывал, а потом я его к себе завел. Поместил-то я его у себя пока что – на дворе-то клеть есть, там он и живет…

– Ну!

– Вот он и стал про себя говорить. А потом и говорит… Есть на Москве корчма – ее какой-то Федька Беспалый держит…

– Федька Беспалый? – перебил Терехов, – да ведь это – дворовый покойного князя Огренева. Вор окаянный! Савелий сказывал…