Двоеженец

– Наверное, я просто не умею рубить, – сказал я, и Мария мне поверила, ибо ее любовь была такой громадной и необъятной по своей широте, и она взяла у меня топор и стала мне, пристыженному дураку, объяснять, как надо рубить мясо. Весь день я прислушивался к ее советам и рубил это чертово мясо, а с меня тек градом пот, но не от усталости, а от странного чувства стыда за свой обман и свое несовершенство.

– Надо же, какой ты глупый, – смеялась она, и я тоже смеялся, всеми силами поддерживая в ней ее незнание, с которым, мне казалось, она сохраняет свою любовь ко мне.

– А что делает здесь этот ребенок? – спросил меня хозяин магазина, сердито поглядывая на Марию. Этот старый козел очень часто заглядывается на высоких и стройных мужчин спортивного вида, но женщин ненавидит как своих соперниц.

– Это моя жена, – объясняю я ему, и он мгновенно успокаивается и уходит. Мария смотрит на меня счастливыми глазами, и день пролетает в тихом блаженстве незаметно и почти без следа.

Память едва удерживает минуты рубки мяса и наших страстных поцелуев, которые нисколько не смущают покупателей, а наоборот, притягивают их к нашему прилавку как магнитом. Все ночи и дни пролетают незаметно, Мария баюкает меня своим теплым и нежным телом, она согревает меня им, лелеет и расходует на меня большую часть своей нерастраченной женственной и материнской натуры, по вечерам она рассказывает мне множество разных сказок и историй из армянского фольклора о чудесах и о любви, она околдовывает меня своим мягким, как птичий пух, голосом.

И я поддаюсь ее очарованию и таю вместе с ней. Иван Иваныч и Матильда как будто сговорились не замечать нас, мы выходим на кухню, когда никого нет, они выходят, когда нет нас, и в нашем жилище как будто воцаряется сама тишина и покой. Однако проходит несколько дней, и однажды ночью я просыпаюсь среди ночи и вдруг явственно слышу тихие крадущиеся на цыпочках шаги безумной Матильды.

Вот она осторожно входит в нашу комнату, ее волосы роскошными прядями свисают по плечам, а сама она в белой ночной рубашке садится рядом со мною на постель и тут же впивается в меня своими жадными устами, и я мгновенно проваливаюсь в нее, но не как в реальность, а как в сон, я ничего не вижу, кроме нее, и из меня выходит один мучительный стон, уволакивающий меня в ее греховную бездну…

Я опять забываюсь сном и вдруг просыпаюсь опять среди ночи и с тревогой ощущаю, что лежу между двух спящих женщин, и пытаюсь незаметно вылезти из постели.

Вскоре мне это удается, и я с ужасным беспокойством вглядываюсь в их спящие улыбающиеся лица, фонарь с улицы помогает мне разглядеть их фантастические улыбки в темно-синих и желтых тонах. Во сне они обнимают друг друга, а где-то далеко в подсознании они думают, что обнимают меня.

Я тихо одеваюсь, словно пугливая змея, с опаской выползаю в коридор. В коридоре стоит полусонный Иван Иваныч, который с нетерпением расспрашивает меня, не видел ли я у себя в комнате пропавшей куда-то Матильды.

Я глупо ему улыбаюсь и сосредоточенно вру, пытаясь казаться спокойным, хотя внутри у меня происходит все та же мучительная борьба, в которой, я знаю, выживает лишь только безумно сильнейший. Иван Иваныч с трудом верит мне, но в комнату войти не решается, осознавая, что там все-таки находится Мария, и потом я чувствую, как ему хочется мне верить, как и во все доброе и простое. Иван Иваныч не верит в Бога, и даже не верит людям, но с некоторых пор, как в нашем доме появилась Мария, он стал мне больше доверять.

С виду доверчивый и простодушный, он стоит со мной в коридоре и долго беседует на отвлеченные темы, чтобы показать мне, что он меня ни в чем не подозревает и даже очень уважает и как бывшего супруга своей нынешней супруги, и как соседа по квартире.

Неожиданно он предлагает мне выпить, и я охотно иду с ним на кухню, где он из холодильника достает французский коньяк. Мы его пьем небольшими рюмками и довольно быстро пьнеем.

– Завтра выходной, так что можно, – машет мне рукой Иван Иваныч, – кстати, я совсем забыл про селедку в холодильнике! – и тут же достает селедку, и мы заедаем ею французский коньяк.

– Кстати, адюльтер – не такая уж редкость на нашей русской возвышенности, – подмигивает мне левым глазом Иван Иваныч.

– Вы, наверное, хотели сказать, низменности, – шепнул я уже с удивлением и спьяну.

– Неважно! – неожиданно бьет кулаком по столу Иван Иваныч, – вот ты мне лучше скажи, ты еврей или не еврей?!

– Ну, допустим, еврей, – морщусь я от попытки докопаться до мысли Ивана Иваныча.

– А почему тогда, скажи, тебя выгнали с работы?! – с ехидной улыбкой щурится на меня Иван Иваныч.

– Крыша поехала, – недоверчиво глядя на него, отвечаю я.

– Нет! Тут все-таки что-то не так, – смеется Иван Иваныч, – не может быть, чтобы у еврея крыша поехала!

– Но вы сейчас живете с моей бывшей женой, – шепчу я, – и, наверное, она вам все про меня рассказала!

– В том-то и дело, что не все, – уже хмурится Иван Иваныч, – я же говорю, что тут что-то не так! А потом, скажи, куда все-таки подевалась среди ночи Матильда?! Почему она от меня исчезла?! Почему?!