Двоеженец

Оказывается, что К. Маркс был прав, что только труд или производительная сила труда ведет человечество к прогрессу, правда, когда я работаю, я почти не задумываюсь, для чего я работаю, но сейчас, когда работа лишает меня моих грустных мыслей, я начинаю соглашаться с тем, что говорил Карл, и, кроме того, я начинаю догадываться, что для него, как и для меня, все человечество в экзистенциальном плане дерьмо, которое может жить только через силу и мучаясь от самого себя. Вот и я живу так, как сам того не хочу. Мария робко входит ко мне в отдел и смущенно трется своей щекой о мою. Я пытаюсь понять, что же произошло с ней и Матильдой за прошлую ночь, но мне легче предаваться чисто мизантропическим думам или просто, не задумываясь, рубить мясо для всех несчастных людей.

Мария пытается мне что-то сказать, но я опускаю глаза в знак собственного молчания, сейчас мне трудно говорить, потому что я все еще не ушел от образа Геры, а потом я все еще устаю думать, мои мысли засасывают меня, и все наслаждение, весь мой отдых – в одной работе, кровавые куски мяса отделяются друг от друга как части незнакомой Вселенной, в каждом срезе я различаю свои собственные узоры, имеющие свой латинский шрифт, свое название, свой символ, и даже трудно себе представить, что когда-то эта Вселенная кружилась по заданному Таинственным Мастером кругу, квадрату и камере, что в ней дышала своя какая-то особенная жизнь, а потом эту жизнь заставили служить другой Вселенной, одна Вселенная съела другую, а ее, в свою очередь, съела черная дыра, в которую все проваливается, в которой все навсегда исчезает, и все равно что-то где-то опять происходит, заводя свои новые циклы времен и народов…

Мария, почти не дыша, следит за рубкой мяса, она помогает мне складывать куски по частям тела и сортам, смешно сказать, когда одна часть твоего тела соответствует тому или иному сорту, ты уже напоминаешь матрешку, которая раскладывается на множество людей, а вот откуда пришла эта душа, неужто из того же самого космического круга, квадрата, той же невидимой нашему глазу камеры?

Однако как же я ненавижу, когда меня унижают, именно таким вот унижением я воспринял приход ко мне на работу Ивана Иваныча и Матильды, а Мария была не в счет, она была тоже, как я, испачкана кровью, и на ней был такой же грязный фартук, как, однако, разница в одежде может укреплять существующие границы между людьми?!

Итак, я стою в грязном фартуке и весь в животной крови и с достаточно поглупевшим от этого взглядом, в то время как Иван Иваныч в костюмчике от Версачи, при галстуке с бриллиантовой брошью, а густо накрашенная Матильда – в голубом плаще от Диора, и все-то они в золоте, и все-то они чистые и светлые, как дети из купели, и улыбаются, как дети, и так же простодушно машут мне как доброму знакомому руками, а Мария рядом с ними тоже радостно хохочет, как будто ждет от них чуда, и только я злой и сердитый, едва сдерживаю себя, чтобы на них не раскричаться.

– Ну, что вам?! – говорю я, а сам не выпускаю из рук своего окрашенного кровью топора, – если вам что-то сильно хочется, то сходите куда-нибудь, а мне надо работать!

– Фи, какой грубиян, – кокетливо улыбнулась Матильда.

– Он не грубиян, а просто хам, – добродушно засмеялся Иван Иваныч, и только одна Мария скромно промолчала, словно угадывая во мне что-то естественно аморальное, а может быть, совсем наоборот, уж даже излишне моральное.

В общем, я попросил их уйти, попросил один раз, потом еще раз, но они стояли и шутили. Иван Иваныч для смеха даже вырвал у меня из рук топор и помахал им в воздухе, в одно мгновение распугав вокруг скучающих покупателей.

Матильда бессмысленно сверлила меня похотливым взглядом и очень громко посмеивалась, и только Мария продолжала чересчур разумно молчать в этих дурманящих возгласах и восклицаниях. И тут я отобрал топор у Ивана Иваныча, который все же уговорил меня пойти с ними и Марией вечером в ресторан на набережной возле театра, где они собирались сделать что-то вроде большого праздника по весьма загадочной причине, о которой они скажут потом.

– Тебя ждет настоящий сюрприз, – подмигнула мне на прощанье Матильда.

С большим облегчением я проводил их уставшими глазами до самых дверей, а потом снова начал рубить мясо. Мария продолжала стоять у меня за спиной как ангел-хранитель. Я оглянулся на нее и с удивлением обнаружил, что она плачет. Эти слезы были полны странной и нежной любви, как будто этими слезами она просила меня обратить все свое внимание на нее, и я обратил, я бросил топор и на глазах изумленных покупателей обнял ее и поцеловал.

Кажется, она что-то почувствовала, может, она поняла, что Матильда хочет вернуть меня к себе даже самым противоестественным путем, объединяя или ее, или Ивана Иваныча вместе с собой и мною, а может, ей еще стало больно из-за того, что она спьяну нежилась в объятиях Матильды и на глазах у меня, или что еще, черт возьми, заставляет ее так грустно плакать даже в моих крепких объятиях, чтобы я получше разглядел ее боль.