Двойка по поведению

Из начальственного кабинета Кира Анатольевна не просто вышла, а почти выползла с полным ощущением, словно только что выбралась из-под асфальтового катка. Такого с ней не случалось уже давным-давно.

«Ему бы не образованием командовать, а разведротой. Но у кого, у кого он или его люди все выведали? Кто мог ему все донести? Кто из наших?» – натужно соображала она, стараясь не думать о Галине Антоновне, по крайней мере до того момента, как доберется до своей квартиры, где, слава богу, сейчас нет никого из домашних.

Ее выдержки хватило ровно до порога. И прямо в прихожей из нее хлынула бешеная злость. Но это уже ничего не значило – никто не видел ее вмиг постаревшего и подурневшего лица. Она начала судорожно искать в записной книжке номер мобильного телефона Пироговой, нашла его не с первого раза, потом опять же не с первого раза попала в нужные кнопки, и, наконец, услышала спокойный голос Галины Антоновны…

– Если я вас правильно понял, в мэрии вам высказали серьезные замечания в адрес Пироговой? – уточнил следователь.

– Именно так, – подтвердила Рогова, решив, что, если следователь вознамерится выйти на Валеева, тот вряд ли станет живописать, какой разнос он учинил. Поэтому пусть будут «замечания» – близко к истине, но без нюансов.

– А вы уже из дома позвонили Пироговой?

– Я сочла необходимым передать ей свою беседу с начальником департамента, что называется, по горячим следам.

– И какова была ее реакция?

– Увы… – директор тяжко вздохнула. – Галина Антоновна всегда плохо воспринимала критику.

– Вы повздорили?

– Вздорят, – с достоинством ответствовала Рогова, – извините, на базаре. А у нас состоялся разговор. Да, весьма неприятный. Не буду скрывать, на повышенных тонах. Не стану утверждать, что мы расставили все точки над «i». Но мы договорились все обсудить самым серьезнейшим образом на следующий день, то есть сегодня. Мне очень жаль, – Кира Анатольевна вновь вздохнула, – что наше последнее общение было весьма неприятным. Вряд ли то, что случилось вчера в мэрии, имеет отношение к смерти Галины Антоновны, но я сочла необходимым вам сообщить. Полагаю, я поступила верно?

– Как, говорите, фамилии тех пацанов из девятого класса? – ответил вопросом на вопрос Горбунов.

– Уткин и Крыжаполов. Только вы учтите, – напомнила Рогова, – что, судя по всему, отец последнего в дружеских отношениях с мэром.

– Мэра я ни в чем не подозреваю, – усмехнулся следователь.

Глава 6

Из своих 26 лет почти половину жизни Лиза Саранцева была связана с одной школой. Здесь она училась с первого класса, сюда же ее пригласили через два года после окончания педуниверситета на работу, явно дав понять: подобное приглашение – знак особого доверия и приверженности традициям. Под традициями понималось то, что из каких стен вышла в те и вернулась. И подразумевалось, что молодой педагог никак не вправе посрамить родное заведение.

– Подавляющее большинство наших выпускников – успешные люди, а некоторые становятся наставниками следующих поколений наших учеников, – заявила однажды на общешкольном собрании директор, указав на Саранцеву.

Трех других учителей, также выпестованных в родном гнезде, Кира Анатольевна в разное время уже приводила в пример.

Вообще-то в Двадцатую гимназию Лиза попала по воле обстоятельств. Ее родители были инженерами-наладчиками на заводе, который в 90-е годы купила компания, занимающаяся газовым оборудованием. Родители считались хорошими спецами, на предприятии их оставили, но новые условия работы вынудили их месяцами трудиться «вахтовым методом» далеко от родного города. На это время дочку переселяли к бабушке.

Когда настал срок идти в первый класс, на семейном совете решили: школу надо выбирать рядом с бабушкиной квартирой, поскольку мотаться на другой конец города, где обитали Саранцевы, крайне неудобно. Опять же и школа поблизости была не абы какая, а очень даже хорошая, туда многие стремились, но попасть могли либо по месту жительства, то есть согласно прописке, либо по блату. Никакого блата в самой школе Саранцевы не имели. А прописку в бабушкиной квартире сделали.

Лиза оказалась самой маленькой в классе, что и следовало ожидать. Она почти всегда и везде была самой маленькой. Вот такой уродилась – Дюймовочкой с нежным точеным личиком, белокурыми волосиками, голубыми глазками, маленьким вздернутым носиком и аккуратным ротиком.

Первого сентября она стояла в шеренге первоклашек с пышным бантом, который лишь немногим уступал размерам ее головы, и букетом из трех гладиолусов, которые почему-то считались наиболее приличествующими подобному случаю. Гладиолусы были высокими, сочными, и всю торжественную линейку Лиза боялась, что не справится с их тяжестью. Она очень старалась, чтобы букет возвышался с надлежащей горделивостью, но руки немели, и цветы постоянно норовили упереться своими тугими остриями в асфальт.

Вот именно эту борьбу с непременным атрибутом первого сентября Лиза и запомнила лучше всего. А еще слова неизвестной женщины, произнесенные с умилением и сочувствием: «Надо же, какая куколка! А ведь вырастет, и куда все денется?»