Двойная бездна

Тишину разорвала сирена монитора — остановка сердца! Юра нажал красную кнопку, громкий писк, граничащий с ультразвуком, прекратился, по бумажной ленте поползли ровные линии. Наступила клиническая смерть…

8

К началу рабочего дня Оленев подготовил сжатый доклад. Уже не стоит описывать ни шум в зале во время планерки, ни реплики с мест, ни сдержанные угрозы профессора, ни молчаливые слезы жены Грачева. Ему было ясно дано понять, что в случае проигрыша надеяться на милость не придется. А если он выиграет, если больные выйдут из анабиоза и не просто выйдут, а выживут, выздоровеют и будут такими же нормальными людьми, как до этого, то и награды и лавры тоже не украсят его. Пусть победителей не судят, но и не всех осыпают розами, лишь молча прощают риск и говорят, с ухмылкой покачивая головой: «Ну и повезло тебе, парень. Из такой заварухи выкарабкался…»

Веселов нахально сидел в первом ряду, небритый, в нестираном халате, покачивал ногой и нагло подмигивал профессорам.

— Иди поспи часок, — сказал он Оленеву после планерки. — Раскладушка шефа свободна. Тебе уж не буду вводить оживитель. Пуганая ворона, сам знаешь, чего боится.

Оленев не собирался спать, но подумал, что посидеть в одиночестве хотя бы час просто необходимо. Он попросил Веселова дать ему знать при малейшем изменении ситуации и пошел в лабораторию.

Он нашарил ключ в углублении над косяком, на ощупь открыл дверь и очутился в темноте.

Включатель должен быть где-то справа, на стене, рука бесцельно ощупывала шероховатую поверхность, струйка воды скользнула вниз по запястью. Тогда Оленев чиркнул спичкой и увидел, что это не лаборатория.

Вернее — лаборатория, но не та.

Это была большая комната со сводчатым потолком, уходящим в темноту, короткий лучик высветил потухший камин, огромный стол, заваленный ретортами и книгами, тигли, чучело крокодила, прибитое к стене, высушенную ящерицу с пришитыми крыльями летучей мыши… Спичка погасла. Воздух явственно отдавал запахом серы.

— Ты здесь? — спросил Юра темноту.

Темнота пошамкала и разразилась в ответ старческим кашлем.

— Зажег бы свет, — попросил Оленев. — Я не филин, в темноте не вижу.

— Видящий при свете услышит в темноте, — сказал Ванюшка откуда-то издали. — Обойдешься.

Но все же в камине затлела искра, и вскоре загорелся маленький костерок из толстых книг. Синеватое пламя нехотя перелистывало желтые страницы, зачитывая их до черных дыр.

Оленев оказался в лаборатории алхимика XVI века, но в какой-то ненастоящей, несмотря на все атрибуты, словно бы построенной искусным декоратором из картона и фанеры для съемок фильма. Ванюшка сидел на столе в Ехидной форме, сплетя ложноножки в гордиев узел. Длинные квазииглы были картинно прикрыты мантией, расписанной алхимическими символами. Многочисленные ложноручки быстро и бесшумно переставляли колбы, ступки из агата и книги в тяжелых дубовых переплетах, обтянутых тисненой кожей. Некоторые из них он отбрасывал в сторону, из других вырывал картинки, а остальные не глядя ловко бросал в камин.

— Для покоренья зверя злого скажу всего четыре слова… — устало процитировал Оленев Гете и уселся на колченогий табурет.

Табурет оказался фальшивым, склеенным из ватмана, и Юра, естественно, грохнулся на пол, искусно сработанный под камень из кусков линолеума.

— Ну и что же это за слова? — ехидно спросил Ванюшка, не прекращая своего занятия.

— Пошел к чертям собачьим! — сказал Оленев.

— Логическая ошибка, — хихикнул Ванюшка. — Собакам черти ни к чему. Да и чертям не до собак. Им самим в аду тошно.

— Ад, рай, игра слов. Они в душе человека…

— И в деяниях его. Познал?

— Кое-что, — согласился Оленев. — Зачем книги жжешь! Если холодно, топи уж лучше ассигнациями. Все-таки дешевле.

— А, — махнул розовой псевдоручкой Ванюшка. — Макулатура. Даже в утиль не годится. Понаписали на свою голову. Разве сумеешь все это прочитать и запомнить?

— Я же сумел.

— Ну и что, ты стал более счастлив? Один земной глупец сказал: «Чем больше читаешь, тем больше глупеешь». А еще один сказал: «Многие знания умножают печаль».

— Цель жизни человека не только в поисках счастья. Разве твоя потеря заключена в этом?

— Но я не человек, я просто камень с философским образованием. Образовался я так: когда Большое Космические Яйцо шарахнуло во все стороны… Впрочем, тебе это знать ни к чему. Нас было двое. Я потерял брата-близнеца и знаю одно — он должен быть где-то здесь. Одиночество вконец доконало меня.

Ванюшка принял Печальную форму, подошел к камину и стал посыпать пеплом напудренный парик.

— Но теперь я знаю точно, — сказал он сквозь поток фальшивых слез, что мой братик здесь, рядышком, он вот-вот родится, обретет форму. И как же я буду нянчится с ним, пестовать, пылинки космические сдувать, как же я буду…

— Я близок к твоей потере? Это так?

— Так, Юрик, так, клянусь собственной Трансмутилкой. Но ты начинаешь нарушать Договор.

— Чем?

— А сам не знаешь, да?

— Мне кажется, я влюбился, — честно сказал Оленев, — и был вынужден показать свои знания. Но ведь у меня не было другого выхода. От этого зависит жизнь людей.

— А Териак?