Двойная игра

И все же отсутствие в деле чего-либо "особенного" казалось странным, хотя и не было повода считать Андерсона перевербованным. Когда его сбили над Украиной в начале восьмидесятых, этот инцидент почти не освещался в американской прессе, словно случай с Пауэрсом полностью исчерпал общественный интерес к подобным происшествиям.

Закрывая досье, Болан почувствовал себя странно, будто что-то глодало его изнутри. Его интуиция, на которую он полностью полагался, подсказывала ему, что он чуть не свернул с правильного пути. И сам Броньола почуял что-то неладное. Но с другой стороны, что непонятного в том, что человек, вдруг вырвавшийся на свободу после четырех лет русского плена, решил вдруг немного проветриться? Ведь это — свободная страна. И у Андерсона была семья, которую он не видел долгих четыре года. Зачем нужны все эти подозрения?

Болан смутно предчувствовал, что Элбрайт получил некоторые указания относительно встречи с ним. Он также полагал, что тот имеет представление, кто такой Мак Болан, и надеялся разделаться с Элбрайтом без промедления, если юнец из разведуправления решит сделать карьеру за счет него. В самом деле, поимка Палача, как многие называли Болана, была бы грандиозным успехом, и Элбрайт многие годы мог бы потом нежиться в лучах славы. Болану предстояло действовать крайне осмотрительно, не выпуская Элбрайта из поля зрения и не поворачиваясь к нему спиной. Он знал, что большое число государственных и федеральных служб, не говоря о соцлагере, разыскивали неуловимого Палача и были согласны заполучить его любой ценой, живым или мертвым.

С тех самых пор, когда после демобилизации Мак вернулся из Вьетнама, он начал в одиночку сражаться с мафией и постоянно ее преследовал. Та же, как ни пыталась схватить его своими многочисленными щупальцами, не могла нанести ему ни одного удара. Время шло, а вместе с ним менялись и цели. С помощью правительства Соединенных Штатов или, что бывало чаще, без него, Болан не прекращал своей священной войны.

Он взглянул на часы, пожал плечами, встал из-за стола и беззвучно, словно дух, вышел из кабинета.

Когда вернулся Броньола, он застал лишь пустую комнату, наполнившуюся свежим ноябрьским воздухом...

3

Гюнтер Вольман занимался фотографией с самого детства. Иногда ему в голову приходила мысль, что его увлечение объясняется любовью к темноте. Сладострастная дрожь пронизывала все его тело, когда он смотрел на мир, припав к окошку видоискателя. В такие минуты у него возникала иллюзия власти над людьми. Но самым большим удовольствием для него были часы, проведенные в собственной фотолаборатории — темной комнатушке, находящейся в его квартире. Он закрывался там с наступлением ночи и нередко выбирался оттуда лишь после восхода солнца.

Ни в одном другом месте он не чувствовал себя так спокойно, как в этой комнате — в сумраке, слегка подкрашенном красным светом, и в тишине, похожей на тишину склепа.

В дневное время Вольман отправлялся на заработки, занимаясь частной практикой фотографа. Он сотрудничал с рядом популярных изданий, поставляя им фотоматериалы. Это приносило приличные деньги. Иногда он целыми днями бродил по Берлину и его окрестностям в поисках сюжета. На одном его плече висела тяжелая прямоугольная сумка с никелированными застежками, а на шее болтались три фотоаппарата, всегда готовые к работе. Бесстрастный по натуре, Вольман, как ни странно, специализировался на сюжетной съемке людей и животных. Его снимки были полны динамики и ценились довольно высоко. Ребенок, скармливающий эскимо тюленю в Тиргартене, пожилая дама, бранящая уличных художников-модернистов, победительница конкурса красоты, окруженная восторженными поклонниками, — всё это было среди его работ.

Но у него существовали и другие интересы. Надо отметить, что у него были несколько странные сексуальные наклонности. Потакая своим необычным желаниям, он сблизился с воротилами порнобизнеса, которые время от времени звонили ему по телефону, сообщая лишь время и место, куда Вольман должен был прибыть со своей аппаратурой. Он сделал несколько снимков вакханалий для содержателей борделей из различных концов Европы, и они щедро оплатили его труд. Но такая работа доставляла ему мало удовольствия. Он предпочитал снимать одиночек, особо изощренных в своем деле.

Только что сделанные работы висели на бельевой веревке, которую Вольман приспособил для сушки снимков. Очередной объект фотосъемки звали Гретой. Она имела пышные формы, но по своему безразличию ничем не отличалась от множества моделей, с которыми приходилось работать Вольману. Такое поведение среди женщин её сорта было вполне оправдано: пройдет ещё несколько лет, тело её потеряет свою фотогеничность, и если она не успеет выйти замуж, то рискует остаться без средств к существованию.