Двойная осторожность

Я рассказал Вильяму о кассетах и о том, что Питер хотел знать его мнение.

— Малость поздновато.

— Но они все равно могут тебя заинтересовать.

— Ага, — сказал он без особого энтузиазма. — Наверно, какая-нибудь очередная дурацкая система угадывания. Тут есть компьютер где-то в математическом отделении. Я спрошу, какой он у них. Слушай, как ты отнесешься к тому, что я не стану поступать в университет?

— Отрицательно.

— Ага. Я этого и боялся. Но, знаешь, братец, тебе придется с этим смириться. В этом семестре у нас много трепались насчет того, что пора выбирать себе призвание, но на самом деле, я думаю, это призвание выбирает тебя. Я стану жокеем. С этим ничего не поделаешь.

Мы простились, и я положил трубку, думая, что бороться с человеком, который в пятнадцать лет уже уверен, что призвание его выбрало, совершенно бесполезно.

Вильям был легкий и гибкий, уже не ребенок, но еще не мужчина. Ему еще предстояло подрасти. Я с надеждой подумал, что, возможно, природа со временем заставит его вымахать до моих шести футов — и отказаться от мечты всей его жизни.

Почти сразу после Вильяма позвонила Сара. Она разговаривала решительным и жестким тоном секретарши. Шок миновал, и изнеможение прошло. Она говорила отрывисто и деловито, — видимо, день был очень напряженный.

— Похоже, Питер просто был неосторожен, — сказала она. — Всем владельцам катеров с внутренним мотором говорят, чтобы они не заводили мотор, не проветрив трюм. Такие несчастные случаи происходят ежегодно. Питер не мог не знать. Просто не верится, что он мог совершить такую глупость.

— Возможно, у него голова была занята другими вещами, — мягко заметил я.

— Да, наверное, но тем не менее все говорят...

«Если есть возможность обвинить человека в его собственной смерти, подумал я, — это облегчает муки сострадания». Я как наяву услышал резкий голос моей тетушки. «Он сам виноват, — говорила она по поводу смерти нашего соседа, — не надо было ходить гулять в такой холод!»

— Быть может, — сказал я Саре, — страховая компания попросту пытается отвертеться от необходимости выплачивать страховку полностью.

— Что?

— Это же давно известный трюк: обвинять во всем саму жертву.

— Но ему действительно следовало быть осторожнее!

— Да, конечно.

Но ради Донны я не стал бы повторять этого вслух.

Наступило молчание — по всей видимости, обиженное. Потом Сара сказала:

— Донна просила тебе передать... Она не хочет, чтобы ты приезжал в эти выходные. Она говорит, ей будет лучше вдвоем со мной.

— И ты тоже так думаешь?

— Ну, откровенно говоря, да.

— Ну, тогда ладно.

— Ты не против? — удивленно спросила она.

— Нет. Я уверен, что она права. Она целиком полагается на тебя. «И, пожалуй, даже слишком», — подумал я про себя.

— Ее по-прежнему держат на наркотиках?

— На успокоительных! — голос Сары был полон укоризны.

— Ну, на успокоительных.

— Да, конечно.

— А как насчет завтрашнего суда?

— Транквилизаторы, — решительно сказала Сара. — А потом дам ей снотворного. Ладно, — сказала Сара.

Она почти бросила трубку, оставив меня с ощущением, что я избавился от неприятной обязанности. Когда-то мы объединились бы, чтобы вместе помогать Донне. Поначалу мы вели себя искреннее, проще, не мучая друг друга застарелыми обидами. Я оплакивал ушедшие дни и все же был искренне рад, что мне не придется проводить эти выходные с женой.

В пятницу, когда я пришел в школу, кассеты все еще были при мне, в кармане пиджака, и, чувствуя, что я обязан Питеру хотя бы тем, чтобы их посмотреть, поймал в учительской одного из наших математиков, Теда Питтса, близорукого, с ясной головой, для которого алгебра была вторым родным языком.

— Тот компьютер, который вы держите у себя в кабинете, — сказал я, — я так понимаю, это ваше любимое детище?

— Да нет, мы все им пользуемся. Мы учим детей.

— Но ведь, насколько я понимаю, для всех прочих это темный лес, а вы своего рода виртуоз?

Тед тихо, как ему было свойственно, порадовался комплименту.

— Быть может, — сказал он.

— А не могли бы вы сказать, какой он фирмы? — спросил я.

— Конечно. Гаррисовский.

— Значит, использовать на нем программу, написанную для «Грэнтли», нельзя? — безнадежно спросил я.

— Ну, как сказать, — возразил Тед. Это был серьезный, задумчивый человек двадцати шести лет от роду. Ему недоставало чувства юмора, но он был безукоризненно честен и полон благих намерений. Он жестоко страдал под началом зануды Дженкинса, заставлявшего своих подчиненных относиться к нему с почтением, которого он никак не мог добиться от меня.

— Понимаете, у «Гарриса» нет встроенного языка, — объяснил Тед. В него можно загрузить любой язык: Фортран, Кобол, Алгол, Z-80, «Бейсик» «Гаррис» может работать с любым из них. И тогда можно гонять программы, написанные на этих языках. А «Грэнтли» — небольшая фирма, и она выпускает компьютеры уже со своим, встроенным вариантом «Бейсика». Если у вас есть запись «Бейсика», который используется в компьютерах «Грэнтли», его можно загрузить в память «Гарриса» и гонять программы, написанные для «Грэнтли»... — Он остановился. — Это понятно?