Двойная радуга

Аксинья бесстрашно выставила вперед Ваву и оправила легкое бело-синее платье. На подоле скрещивались как бы волны и как бы облака или совсем не они. Вава сделала шаг.

Внутри было чудно. Пахло нагретым деревом, травой и чем-то еще необычным, но скорее приятно. Раздавались приблизительно животные звуки – так могли бы блеять, наверное, овцы, перебирать породистыми ногами кони или вздыхать мучительно коровы. Но никого такого не было, а только кофейница:

– Называйте меня Захаровна, – представилась она, плотнее оборачиваясь в пестро-черный платок.

– Аксинья, – сказала Аксинья, сглотнув.

– Вава, – сказала Вава.

– А я знаю, – усмехнулась кофейница, – вы ж записывались. Птица на щеке взмахнула крылом.

Нужно было пройти через маленькую комнату, душно завешанную коврами, миновать комнату побольше, вместившую высокую старомодную кровать с горой подушек и ракеток для пинг-понга. Аксинья с Вавой прошли, миновали, оказались на просторной кухне без окон, но с кондиционером.

Пропади оно все пропадом, внезапно не своими словами подумал Семен, ничего тут особенного и нового нет. Деловой обед. Деловой ужин. Освежающий гаспачо и мидии. Белая скатерть. Белое вино. Белоснежный пиджак расстегнут. Снят. Белоснежные брюки скользят вниз. Семен задышал чаще и выпил воды. И правильно. И зачем вести себя как идиотский идиот. Досчитать до десяти, выйти и сделать предложение. Именно такое. По «Крестному отцу».

– Садитесь, чего, – предложила кофейница, указавши на грубо сколоченные табуреты. Примерно такие изготавливали бывшие Аксиньины одноклассники на уроках труда, может быть, даже непосредственно эти. На овальном столе горели свечи, пять штук. Еще несколько горкой лежали поодаль. На окрашенной стене висели какие-то дипломы в рамках. Будто бы кофейница Захаровна – парикмахер-универсал.

Кофейница схватила небольшие турки, две штуки, наполнила их молотым кофе и включила газовую горелку. Пламя заметно желтело, что напоминало о низком качестве природного газа.

– Сахару-то ложить, нет? – проговорила вслух. – Ага, энтой ложить, той – не надо.

Аксинья, отрицающая сахар как органическое вещество, побелела от волнения. Захаровна сняла платок с головы, туго обвязала им обширную поясницу. Волосы ее имели красивый естественный темно-русый оттенок.

– Пока варится, дык, – велела она строго, – расскажу так. Не туда ты, баба, идешь. Ой, не туда. Но не послушаешь никого. Пока по башке-то не шарахнет. А оно шарахнет.

Разлила кофе по мелким, чуть щербатым чашкам. Поставила на древнюю, изрядно выцветшую клеенку с полосками: полоска белая, полоска синяя, полоска вдруг зеленая.

– Подождите, бабы, чего ручьями-то задвигали, – замахала неистово полотенцем, – пущай, дык, остынет, чего. Брать правой рукой. Не перехватывать. В чашке не плескаться, кофий не кудрявить. Выпивать быстро. Думать о заветном. Потом на вот салфетки перевернуть, когда команду дам.

Упаковка бумажных салфеток шлепнулась мягко. Аксинья шевелила губами, запоминала. Явно начала думать о заветном. Вава быстро выпила крепкий сладкий кофе, перевернула чашку дном наверх.

Кофейница неторопливо протянула руку, на красноватых пальцах с вспухшими артритными суставами бриллиантово блеснули массивные перстни. Взглянула желтым взглядом.

– Морочишь ты меня, баба, – недовольно сказала, – знать-то ничего не хочешь об себе. Сплошные углы у тебя, «А», «Л» или «М», такие вот. Дык, мужики, говорю. Имена, говорю. Леонид там. Анатолий. Митрофан.

Вава сдержанно фыркнула. Леонидов в ее окружении не водилось. Анатолиев тем более. Не говоря уже о Митрофанах.

Захаровна порассматривала еще немного чаш-кино нутро и сердито проговорила, отвернувшись к старомодному лакированному буфету:

– Блажишь ты, баба, дурью дуришь! Заполошная ты. Не буду тебе карты раскидывать, зряшное это дело. Молодость-то за хвост не ухватишь.

Вава жарко покраснела под мерное урчание кондиционера. Хватать за хвост молодость – было ее личным хобби. Она и не знала, что это так бросается в глаза.

Аксинья одолела напиток и глядела на Захаровну в тягостном ожидании. Она положила сначала ногу на ногу, потом поставила ноги параллельно, потом сплела ноги узелком, потом уже не знала, что предпринять, и шумно выдохнула.