Двойная рокировка

Коэн где-то читал, что у слепых чрезвычайно обостряется слух, позволяя им ориентироваться в пространстве. Именно поэтому он велел охранникам выключить рации и передвигаться как можно тише. Трудно сказать, что он надеялся услышать. Лучше бы вообще ничего. Тогда все можно будет списать на ложную тревогу. Нет, с ним такие штучки не пройдут. Но какие звуки могут до него донестись? Треск холста, вырезаемого из рамы? Приглушенные шаги в другом конце галереи? Музей был обезоружен просто и элегантно. Вероятно, ограбление станет не менее изящным.

Дойдя до центра галереи, Коэн остановился, снял очки и огляделся. Вокруг была глухая тьма. Его взгляд пытался проникнуть сквозь непроницаемую завесу черноты, эту бездну, в которой он парил, теряя опору под ногами. Везде царило задумчивое спокойствие. Сейчас музей напоминал ему могилу. Он был заживо погребен, хотя продолжал дышать. Но сознание оставалось ясным. Коэн глубоко вдохнул. Он не мог сказать, что пропало. Он просто ничего не видел.

ГЛАВА 17

Из открытого рта спящего Легорже вырывался раскатистый храп. В узкой полоске света, падавшего с улицы сквозь неплотно задернутые шторы спальни, поблескивали золотые коронки. Телефон, стоявший на тумбочке, звонил уже несколько минут.

После третьей серии звонков Жан-Поль приоткрыл один глаз и с негодованием уставился на надоедливый телефон. Не открывая второго глаза, чтобы не спугнуть сон, он пошарил рукой в поисках белого аппарата. Перетащив его на соседнюю подушку, он снял трубку и поднес ее к уху, слегка запутавшись в переплетениях простыни и наволочки.

— Я слушаю.

Голос на другом конце провода был бодр и энергичен.

— Эс-эн — это сокращенный Паралипоменон. [34]

Это был Бизо.

— Кто это? — промычал Легорже.

C'est moi, Bizot! Tu sais bien que c'est moi, putain! [35]

Легорже перевернулся на спину.

— Ну конечно, это ты, Жан. Кто еще может позвонить… о Господи… в четыре утра. Говори, какого черта тебе нужно, пока я снова не заснул. Мне снилось, что…

— Эс-эн — это сокращенный Паралипоменон.

Легорже промолчал.

— Это такая книга в Библии, — пояснил Бизо.

— Неужели правда?

— Я не шучу, Легорже. Мне кажется, это ссылка на какую-то цитату из Библии.

— Как ты до этого допер? Мы же решили, что это палиндром…

— Я разговаривал с Женевьевой Делакло.

— С кем?

— Ну, с той, у которой шикарная грудь. Из «Общества Малевича»…

— Ах да, ты уже о ней говорил, — зевнул Легорже.

— Я тебе все расскажу при встрече. У тебя есть Библия?

— Какой же ты католик, Бизо, если у тебя нет Библии? Стыд и срам. Ты что, среди волков вырос?

— Так я могу к тебе приехать и посмотреть?

— Но у меня тоже нет этой книги. Придется тебе стащить ее в каком-нибудь отеле. Там в тумбочке всегда есть Библия…

— Я не собираюсь заселяться в отель в четыре часа ночи, чтобы спереть там Библию. У тебя есть Интернет?

— Тебя, видно, здорово припекло, раз ты собираешься провести ночь в постели с врагом.

— Я не собираюсь к нему прикасаться, так что мне ничто не грозит. Это ты будешь с ним валандаться.

— От одной этой мысли мне становится тошно, ну да черт с тобой. Давай приезжай. Как скоро ты появишься?

— Через три секунды. Я стою у дверей твоей квартиры и говорю с тобой по мобильнику.

Полиция приехала, когда начало светать. Через полчаса после ухода Эйвери примчалось шесть полицейских машин, и музей был окружен. Полицейские, вооруженные мощными галогенными фонарями, стали прочесывать залы, в которые уже просачивался утренний свет. Лучи фонарей плясали по стенам, освещая нетронутые картины. С помощью охранников были осмотрены все помещения, где располагалась экспозиция.

Все оказалось на месте. Коэн почувствовал себя неловко и почти обрадовался, когда в подвале обнаружили разбитое окно.

Помешивая горячее молоко, Легорже растворил там несколько темно-коричневых шоколадных таблеток, придавших ему густой цвет грецкого ореха, после чего подвинул кружку Бизо, сидевшему на высоком стуле. Все это происходило в четыре часа утра на ультрасовременной кухне квартиры Легорже в Шестнадцатом округе Парижа.

— Ну так вот: я стал расспрашивать эту Делакло о происшедшем, — начал Бизо, — и высказал предположение, что надпись на стене — своего рода послание…

— Это было мое предположение.

— Нет, мое! — отрезал Бизо. — Она пришла в восторг и назвала это блестящей идеей. И тогда я ее спросил, что может означать кража именно этой картины. Она мне кое-что о ней рассказала. Ты видел это полотно, Жан?

— Да нет. Вообще-то я не слишком интересуюсь Малевичем.