Двойная рокировка

Чуть помедлив, он снова взглянул на записку. Псалом 22, стих 4. «Постой, постой, я же знаю этот псалом. Единственный, какой помню. „Если я пойду и долиною смертной тени“, не убоюсь зла… долина теней… Валломброзо…[68] О Боже…» Хакнесс прижал ко рту кулак. Он все понял и почувствовал восхищение, к которому примешивались отчаяние и гнев. Так вот как он похищал картины. Это делала она… Теперь понятно, почему он его кинул… Все из-за нее, из-за того, что он так поступил с ней…

Он взглянул на Элизабет. Та не отрываясь смотрела на клочок бумаги в его руке. Почувствовав, что пальцы липнут к обратной стороне, Хакнесс повернул записку. Она была написана на обороте фотографии, на которой они с Элизабет лежали в его спальне, одетые по-вчерашнему. Хакнесс зажмурился. Мысли бешено завертелись в его голове. «Никогда не судите о книге по ее обложке»? Что этот тип имел в виду? И тут его осенило. Он вдруг со всей ясностью осознал глубину своего поражения. Это был удар в лицо, от которого вдребезги разлетелась вся его обычная самоуверенность.

Скомкав фотографию, лорд Хакнесс бросил ее на пол.

— Элизабет, что…

Ван дер Меер закрыла лицо руками.

— Там еще одна записка, — прошептала она.

Хакнесс повернул к стене побелевшее лицо.

К «Белому на белом» был приколот листок бумаги. Сердце забилось. Он медленно приблизился к картине. На листке было всего три красных слова: «Я тоже фальшивый».

— Проклятие… Но если это не мой фамильный Малевич, тогда где же он?

В римской церкви Святой Джулианы в Трастевере отец Аморозо причащал свою немногочисленную паству. Прихожане, преклоняя колена, чтобы вкусить крови и плоти Христа, крестились и смотрели на алтарный образ Караваджо, висевший на стене над головой священника.

ЭПИЛОГ

Габриэль Коффин и Даниэла Валломброзо пили кофе-эспрессо из крошечных металлических чашечек в их лондонской квартире напротив Британского музея. Они сидели у круглого окна, выходившего на кафе «Форум».

Габриэль положил ногу на ногу и поставил на стол пустую чашку.

— Теперь тебе легче?

— Намного, — вздохнула Даниэла, откидываясь на спинку стула. — Предательство должно быть наказано. Даже у воров.

— Особенно у воров.

Даниэла посмотрела на современную копию гравюры Дюрера «Меланхолия», висевшую над столом, за которым они сидели.

— Скажи мне, Габриэль, ты любишь абстрактное искусство?

— Не особенно.

— Но ведь тебе приходится иметь с ним дело, когда ты выполняешь заказы любителей формализма.

Габриэль покрутил в руках чашку.

— Если тебя интересует, хотел бы я повесить абстрактную картину у себя в гостиной, — ответ отрицательный. Мой старый профессор как-то сказал: «Если у вас в кухне висит Мондриан, все будет подгорать».

— Что он имел в виду?

— Не знаю, но навсегда запомнил эти слова. Если тебе нечего сказать по существу, говори афоризмами. Согласна?

— Еще бы, — засмеялась Даниэла.

— Что касается работы, то по натуре я довольно ленив, а белое полотно подделывать гораздо легче, чем Караваджо.

— Хм. Слишком простой ответ.

— Все точные ответы таковы. Я копирую Караваджо, только когда это действительно необходимо, а Малевича могу сотворить за час. Надо делать то, что у тебя хорошо получается. Зачем налегать на весла, когда можно плыть по течению?

Они немного помолчали.

— Я вот тут подумала, Габриэль…

— Плохой знак. Женщинам думать ни к чему, — улыбнулся он.

— Видимо, твоя железная логика чуть заржавела, раз ты так считаешь.

— Touché.

Габриэль взял руки Даниэлы и стал рассматривать ее ярко-красные ногти.

— Мне всегда казалось, что знание иконографии может таить определенную опасность, — продолжала Даниэла. — Вот тебе пример. Твое знание символики позволяет тебе толковать картины…

— Да, ты же была на моих лекциях…

— Но если мне известно о твоих знаниях, то преимущество на моей стороне.

— В нашей команде тебе отведена роль мускулов, а не мозгов. Как мои знания могут быть слабостью? Знания — это сила. Во всяком случае, так пишут в книгах.

— Ты говорил, что иконография — своего рода язык. Это все равно что учить, ну, скажем, итальянский. Если ты знаешь, что «buongiorno» означает «здравствуйте», a «arrivederci» — «до свидания», то получаешь доступ к информации, которая до этого была для тебя закрыта. Ножовка готова к работе, и если ты удосужишься выучить еще несколько тысяч слов, то головоломка решена и ты знаешь еще один язык.

— Даниэла, это я читаю скучные лекции, а не ты…

Она предостерегающе подняла палец.

— Но если я знаю, что ты выучил значение слова «buongiorno», то вольна решать, стоит ли тебе его говорить.

— Не думаю, чтобы…

— Вот так и в живописи. Если я нарисую старика с песочными часами, твое знание подскажет тебе, что он символизирует время. А что, если это просто портрет моего дедушки, а песочные часы изображены для украшения? Тогда твоя эрудиция поведет тебя по ложному следу. Много знать или, по крайней мере, много думать не всегда полезно.

— Возможно, хотя мне есть что возразить, — отозвался Коффин. — В этом мире нет ничего случайного, особенно в искусстве. Рисуя картину, ты подсознательно вкладываешь в нее символику.