Двойная тень

Под медленный рокот волн, бьющих о черные камни, и завывание ветра в белых башнях шли месяцы и годы. Мы продолжали изыскания; все дальше и дальше мы углублялись в беспросветные глубины пространства и духа, выискивая способ отомкнуть ближайшую из множества бесконечностей. Время от времени Авиктес возобновлял попытки разгадать тайну выброшенной морем таблички или опрашивал о ней очередного пришельца.

В конце концов волей случая учитель в качестве праздного эксперимента вызвал тусклый, тающий в воздухе призрак волшебника доисторических времен, и тот шепотом на грубоватом, забытом людьми наречии поведал, что письмена на табличке принадлежат языку змеелюдей, чей континент затонул за миллиард лет до того, как Гиперборея поднялась из грязи. Призрак ничего не сумел рассказать о значении надписи, ибо даже в его время змеелюди считались сомнительной легендой, а их нечеловеческие знания и волшебство не давались людям.

Надо заметить, что во всех чародейских томах Авиктеса не нашлось заклятия, которое позволило бы нам вызвать змеелюдей той баснословной эпохи. Но существовала древняя лемурийская[4] формула, малопонятная и неточная, при помощи которой чародей мог отослать тень человека во время, предшествующее его жизни, а после призвать обратно. Тень же, не обладая субстанцией, не пострадает от путешествия и запомнит все, что велит ей изучить чародей.

Итак, снова вызвав призрак того колдуна по имени Юбиф, мы с учителем поработали над древними смолами и горючими осколками окаменевшего дерева, прочитали вслух положенные части формулы и отправили тень Юбифа в далекие времена змеелюдей.

По прошествии отведенного учителем промежутка времени мы исполнили любопытные ритуалы, что должны были его вернуть, и они оказались успешными. Юбиф опять стоял перед нами, колыхаясь, как легчайший туман, который вот-вот развеет ветерком. Шепотом почти беззвучным, подобным последнему отзвуку засыпающих воспоминаний, он поведал нам значение символов, ради которого и отправлялся в прошлое. Мы не стали расспрашивать его дальше и отправили в то небытие, откуда он явился.

Тогда, узнав смысл крохотных изогнутых букв, мы сумели прочесть написанное на табличке и записать его звучание современными символами, хотя и не без трудов и мучений, поскольку сами созвучия языка змеелюдей, их символы и идеи оказались во многом чужды нам, людям. Когда же мы разобрали надпись, обнаружилось, что она содержит выражение для вызова, без сомнения записанное их колдунами. Но кого вызывает это заклинание, не говорилось — ни намека на природу существа, что должно откликнуться на ритуал. Также там не нашлось соответствующего заклинания для экзорцизма.[5]

Великая радость охватила Авиктеса, когда он наконец получил доступ к знанию, хранившемуся за пределами памяти человеческой. И сколько ни пытался я его отговорить, учитель решил попробовать заклинание на деле, утверждая, что наша находка отнюдь не случайна, а, напротив, предопределена судьбой. Он не придавал должного значения опасности, которую мы могли навлечь на себя, вызвав существо, чье происхождение и возможности совершенно нам неизвестны. «За все годы, что я посвятил волшебству, — говорил Авиктес, — ни разу не являлись мне ни черт, ни Бог, ни демон, лич или тень, которых я не сумел бы покорить и потом изгнать. Я и думать не хочу, что раса змеелюдей, какими бы искусными ни считали они себя в некромантии и колдовстве, сумела породить дух, неподвластный моим заклятиям».

Видя настойчивость человека, которого я признавал учителем и господином во всех отношениях, я согласился, хотя и не без сомнений, помочь Авиктесу в его эксперименте. К определенному часу, при надлежащем расположении звезд, мы собрали в зале для заклинаний всяческие названные в табличке вещества или найденные для них замены.