Двойная жизнь

– Но Хелена сама же призналась, что в это время она убирала и…

– Вот именно, Хелена сама призналась. Все и упирается в то, что сказала Хелена. Я просмотрела все бумаги, что ты мне дал, и нигде в свидетельских показаниях не нашла ничего, что могло бы подтвердить ее слова. Никто не видел, как она или Карина Торессон приехали в дачный поселок. Есть только твое показание, согласно которому Хелена покинула дом в девять часов утра и отправилась за покупками.

Бернхард отвел руки Ивонн и встал.

– Нора, что ты хочешь, собственно, этим сказать? Расследование состоялось, приговор вынесен. Хелена во всем призналась и отбывает свой срок. Это стало самой настоящей трагедией для всех участников преступления, больше добавить нечего. Или ты сомневаешься в виновности моей жены? Ты полагаешь, что здесь допущена какая-то ошибка?

Ивонн закрутила крышку на бутылочке с массажным маслом и поставила ее на стол. Но ее ладони были все еще жирными от масла.

Она с задумчивым видом стала растирать его по коже своих рук.

– Полагаю, что полицейские, работавшие в ту мартовскую субботу, были немного уставшими, – медленно продолжала Ивонн, – и утомленными продолжительной зимой, возможно, даже простуженными и заторможенными. А еще слишком перегруженными сверхурочной работой. Им очень хотелось домой, чтобы провести эту субботу в уютном кругу семьи. И поэтому им было на руку то, что подозреваемая сделала за них всю работу и во всем призналась. Конечно, они провели дознание по всем правилам. Но как только увидели Хелену и кровь жертвы на ее одежде и услышали ее признание, тут же был поставлен крест на других версиях, которые они также должны были проработать. Да, Бернхард, я полагаю, что была допущена ошибка и что пришло время ее исправить.

Мужчина недоверчиво посмотрел на нее.

– По-твоему получается, что вполне может быть, что Хелена не виновна? Но почему же тогда она во всем призналась?

– Возможно, чтобы тем самым выгородить кого-то, поскольку ей хотелось быть мученицей. Люди любят мучеников. Для некоторых это единственная возможность обрести чью-то любовь.

– Думаю, что ты ошибаешься. Но если все так, как ты говоришь, и допущена ошибка, тогда я готов сделать все, что в моих силах, чтобы исправить ее.

– Бернхард, неужели? Тогда тебе следует рассказать мне обо всем, и тогда мы сможем решить, как поступать дальше.

Бернхард задумчиво посмотрел на Ивонн.

– Все? – спросил он после длительного молчания.

– Да, Бернхард, все.

– Нора, ты – удивительная женщина. Иногда мне кажется, что ты даже какая-то неземная. Когда тебя нет, у меня такое чувство, что я просто тебя выдумал. Я никогда не знаю, вернешься ты снова или нет. Тебе так много обо мне известно, словно ты видишь меня насквозь. Кто же ты на самом деле?

Ивонн беззвучно улыбнулась:

– А ты разве не знаешь? Ты же сам только что это сказал. Я – твой ангел-хранитель. А теперь рассказывай.

Глава 25

– С чего же мне начать? Может, с Донны? Да, начну-ка я с Донны.

Бернхард опустился на диван. Его обнаженный торс блестел от массажного масла. Ивонн села в кресло напротив и ободряюще ему кивнула.

– Донна – это наша собака, – начал Бернхард. – Она щенком попала ко мне еще в детстве. Это был светлый лабрадор. Когда мы пришли с ней в ветеринарную клинику, ветеринар отругал моего отца, поскольку мы не последовали его совету, данному им во время нашего предыдущего визита, и не усыпили собаку. У Донны был рак, и ничего нельзя было с этим поделать. Но я не хотел ее усыплять, и мы снова забрали собаку домой. Донне становилось все хуже, ее живот вздулся, она ничего не ела и, в конце концов, только и делала, что просто лежала и чесалась. Было видно, что ее мучили сильные боли.

Мои родители хотели поехать в ветеринарную клинику, чтобы хоть как-то облегчить ее страдания, но в меня словно черт вселялся, едва я только слышал об этом. У меня начались настоящие приступы ярости, я стал прятать ключи от машины, пропускал школу, охраняя Донну.

Я считал, что будет лучше, если она умрет дома. Но…

Бернхард замолчал: его глаза были полны боли и стыда.

– Я не мог так просто расстаться с ней. Я знаю, что это было проявлением детского эгоизма, мне было очень стыдно, ведь мне тогда уже исполнилось пятнадцать, и я был уже слишком большим, чтобы вести себя подобным образом. Но я не мог ничего с собой поделать. Я всегда был таким, и даже сам не знаю почему.

Мужчина вопросительно посмотрел на Ивонн, словно ждал от нее объяснений. Но она сидела абсолютно спокойно и ждала продолжения его повествования.

– В моем детстве не было ни одного травмирующего душу события, во всяком случае, таких я не припомню, – продолжил Бернхард. – Но я не выносил, когда моя мама уходила, чтобы уладить какие-то свои дела. При этом со мной кто-то обязательно должен был остаться, иначе я начинал орать как сумасшедший до тех пор, пока она не возвращалась домой.

Он горестно покачал головой.