Двойная жизнь Алисы

В жизни пакеты из магазина «Лэнд» гораздо прозаичней, чем в романе. В жизни все, абсолютно все ведет к аллергии. Когда я заглянула в пакет, из него заклубился такой вихрь пыли, будто я открыла сосуд со стариком Хоттабычем. Но никакого Хоттабыча. Я тут же начала чихать, чихала и чихала до слез. В пакете сверху были скомканные рекламные проспекты «Компьютерная помощь на дому», «Салон красоты на Мойке» и «Путешествуйте с нами!», письма, подписанные «С пионерским приветом, твоя внучка, ученица 5 А», «С приветом из Крыма», и прочее из 70–80-х годов, мятые тетрадные листы, открытки, блокнот без обложки, с фиолетовыми чернильными строчками — рассыпался у меня в руках, — и в самом низу старый фланелевый халат в цветочек, грустные остатки чужой жизни. Я имею в виду старый блокнот и цветастый халат, не рекламу.

Господин в пальто собрал и засунул в пакет грустные остатки чужой жизни, а сверху, чтобы место не пропадало, напихал рекламу. Плюхнул чужую жизнь у будки, чтобы консьерж выбросил ее на помойку. Следующим людям не нужны остатки жизни предыдущих, также как тем, у кого посуда «Цептор», не нужны довоенные алюминиевые кастрюли.

Я выброшу. Ветер выдует из помойного бака невесомые листочки, чужая жизнь разлетится по двору, а фланелевый халат уже не вырвется из помойного бака… Но как выбросить чужую жизнь?!

Сначала нужно виновато подержать в руках, развернуть, посмотреть, а уж потом выбросить.

Я вывалила из пакета бумаги, листы рассыпались по полу… и я вслух сказала: «Ну, что тут у вас? Давайте, не стесняйтесь, — что это, письма, дневники, открытки?! Думаете, я заберу вас домой и буду хранить?.. Нет уж, дорогие мои, мне свои письма-открытки некуда девать…» На помойку!..

А во фланелевом халате что-то было. Это был не просто скомканный халат, это было что-то завернутое в халат и перевязанное поясом от этого халата. Ну, понятное дело, не королевский младенец и не пистоли, но я и не ждала ничего интересного.

Во фланелевом халате был холст. Три холста. Три довольно больших куска холста, неровно обрезанных по краям.

Холсты были грязные, в пятнах и затеках, словно на них роняли бутерброды маслом вниз и проливали чай. На двух холстах изображение сохранилось: квадраты, треугольники. Я не искусствовед, я художник и понимаю лишь самые общие вещи: эти грязные обрезки — фрагменты картин, написанных, скорее всего, одним художником, давно… до войны?.. Почему здесь обрезки картин, а не картины целиком? Может быть, художнику не понравилось то, что у него получилось, и он в злобе разрезал картины на куски?.. Но почему художник, может быть, художница? Если мне не нравится моя работа, я обычно ее не режу на куски, а переделываю. А тут разрезаны сразу два холста. Думаю, это все-таки художник, мужчина. Художник, подражавший Малевичу. И, в любом случае, это не представляет никакой ценности. В том смысле, что эти грязные обрезки не Малевич.

А на третьем холсте так осыпалась краска, что ничего не разобрать. Какие-то невнятные фигурки. Жаль, но — на помойку.

…Письма без конвертов, а вот блокнот без обложки, на первом листе чернильные строчки… Ох, вот так взять и выбросить?.. Но вдруг это блокадный дневник? Быстро прогляжу, и если это не блокадный дневник, тогда уж выброшу без стыда и жалости.

Я быстро проглядела первые страницы — на всех страницах встречались имена «Алиса Ивановна», «Александр Иванович», «Даниил Иванович», «Татьяна Николаевна». Ну, теперь можно смело на помойку: это не блокадный дневник. Это какие-то семейные записки, должно быть, Ивановичи и Ивановны — братья и сестры. Какие культурные Ивановичи и Ивановны: читают стихи, рисуют.

…И тут меня бросило в жар. Так бывает, когда ты еще не понял, но уже понял… То есть не понял, что уже понял.

То есть ты на самом деле уже знаешь, но еще делаешь перед собой вид, что нет, чтобы не сглазить. И я все шептала: «Что, что?..» Это было ошеломленное ЧТО, растерянное ЧТО, не верящее своим глазам ЧТО… Даниил Иванович. Даниил Иванович. ДАНИИЛ ИВАНОВИЧ?.. Я хотела смотреть дальше, чтобы найти подтверждение своей догадке или разочароваться и заплакать, но не сразу смогла: дрожали руки, и я еще раз прошептала: «Даниил Иванович», затем прокричала про себя «Даниил Иванович?!»

Даниил Иванович. Вот же, вот — «Даниил Иванович»! Хармс.

Нет. Нет!.. Все-таки не может быть. Время от времени случается, что на антресолях хрущевки находят маску Тутанхамона, картину Ван Гога, перстень Екатерины Второй, так бывает, но не со мной, не со мной! Не Хармс…

И, не веря, что это так, но точно зная, что это так! — уже на следующей странице наткнулась на фразу: «Даниил Иванович читал изумительно, как только он прочитал „Ну! Ну! Ну! Ну! Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!“, я не мог не засмеяться, и хотя слышал это уже не в первый раз, так и смеялся в рукав до конца чтения»… О-о, нет, нет!..