Двойная звезда

Как-то раз мне довелось играть главную роль в “Л’Эгло”, да еще дважды я играл Цезаря в пьесах, заслуживающих этого названия. Но сыграть такую роль в жизни — что ж, теперь я могу понять, как один человек ложится вместо другого под гильотину — только ради того, чтобы на несколько мгновений получить возможность сыграть совершенно исключительную роль, подлинное произведение искусства.

Я подивился, кто же из моих коллег не смог устоять перед искушением в трех предыдущих попытках. Одно было ясно — все они были настоящими артистами, хотя именно их полная безвестность более всего способствовала успеху перевоплощения. Я попытался припомнить, когда состоялись покушения на жизнь Бонфорта и кто из моих коллег, способных сыграть такую роль, умер или пропал без вести в это же время. Это было бесполезно. И не только потому, что я не был уверен в том, что точно помню перипетии современной политической жизни, но и потому, что актеры и просто так довольно часто выпадают из поля зрения: в нашей профессии даже лучших подстерегает множество случайностей.

Тут я поймал себя на том, что внимательно слежу за прототипом.

Я понял, что смогу сыграть его. Дьявольщина! Даже если бы одна нога была у меня в ведре, а за стеной горела, сцена. Начнем с того, что никаких проблем с телосложением не было: мы с Бонфортом могли бы спокойно обменяться платьями, при этом не образовалось бы ни одной морщинки. Эти наивные конспираторы, которые завлекли меня обманом сюда, слишком преувеличивали важность физического сходства, оно ничего не значит, если не подкреплено искусством — и ни к чему, если актер достаточно компетентен. Я, конечно, готов допустить, что в некотором роде такое сходство даже полезно, и им просто повезло, что их глупая игра с машиной (совершенно случайно) кончилась выбором действительно настоящего артиста, да еще такого, который размерами и телосложением является близнецом политика. Его профиль был очень похож на мой; даже руки были так же длинны, узки и аристократичны, как мои — а руки гораздо выразительнее лиц.

А эта легкая хромота, возможно, явившаяся результатом одного из покушений, — да это сущая ерунда! Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что могу встать из своей колыбели (при нормальном притяжении, естественно) и пройтись точно так же, даже не замечая этого. А то, что он потирает кадык и поглаживает подбородок, начиная говорить (едва заметная привычка), вообще не представляет трудности: такие вещи впитывались в мое подсознание, как вода в песок.

Помимо этого, он был примерно лет на пятнадцать или двадцать старше меня, но играть роль человека более пожилого, чем ты, значительно легче, чем более молодого. В любом случае возраст для актера является вопросом просто внутреннего отношения: он не имеет ничего общего с естественным процессом старения.

Я мог бы сыграть его на сцене или прочитать вместо него речь уже через минут двадцать. Но, как я понял из намеков Дэка, этого было явно недостаточно. Возможно, мне придется иметь дело с людьми, которые хорошо знали его, да еще в интимной обстановке. Это уже значительно сложнее. Кладет ли он сахар в кофе? А если кладет, то сколько? В какой руке держит сигарету и каким образом? На последний вопрос я почти сразу получил ответ и поместил его глубоко в сознании: мой прообраз прикурил сигарету так, что стало ясно: он привык пользоваться спичками и старомодными дешевыми сигаретами задолго до того, как стал одним из двигателей так называемого прогресса.

Хуже всего то, что человек не является просто суммой каких-то качеств, черт и привычек; для каждого, кто знаком с ним, все они представляются в РАЗНОМ свете — а это означает, что для полного успеха имперсонация должна быть разной для разных людей — для каждого из знакомых человека, роль которого мне придется играть. Это не просто очень трудно, это статистически невозможно. Именно мелочи и могут подвести. Какие взаимоотношения были у прообраза с неким Джоном Джонсоном? С сотней, тысячей других Джонов Джонсонов? Откуда это знать двойнику?

Обычная игра на сцене, как и любое искусство, является отвлеченным процессом, обнажением только одной характерной черты. Но в имперсонации любая деталь может быть значительной. В противном случае, рано или поздно найдется простак, которому не запудришь мозги, и он выпустит из мешка кота.

Потом я облегченно вспомнил, что мое представление должно быть убедительным лишь столько времени, сколько потребуется снайперу, чтобы прицелиться в меня.

Но я все же продолжал изучать человека, место которого мне предстояло занять (да и что мне оставалось делать?). Вдруг дверь открылась, и я услышал, как Дэк в своей обычной манере еще с порога орет:

— Кто-нибудь есть дома? — Зажегся свет, изображение поблекло, и у меня возникло ощущение, будто я пробудился ото сна; я повернул голову: девушка, которую звали Пенни, пыталась приподнять голову со своего гидравлического ложа, а Дэк стоял в дверном проеме.

Я глянул на него и удивленно спросил: