Двойня для Цербера

— Прости, мам. — Я стараюсь не смотреть на Рафу и представляю, что и правда сейчас с Алекс. — Мы заболтались, и я забыла позвонить, а потом было поздно. Не хотела вас будить. Как Никита?

— Никита хорошо. Из-за него и звоню. — В мамин голос будто замешали серебристые колокольчики. — Сегодня к нам заезжал Олег. И знаешь зачем?

— Зачем? — спрашиваю, холодея от ужаса.

Этот человек был у меня дома и запугивал мою маму.

— Олег сделал невероятное, — слышу то, во что невозможно поверить, и в ушах начинает оглушительно стучать. — Помнишь доктора Бейтлера из Швейцарии, того специалиста по аутизму, который больше не берет пациентов?

— Да, конечно, — отзываюсь севшим голосом.

— Я не знаю, как ему это удалось, но Олег смог договориться с доктором, и на следующей неделе мы с Никитой улетаем в Швейцарию, на реабилитацию. Я верю, что доктору Бейтлеру удастся достучаться до твоего брата.

— Отличные новости, мам, — выдавливаю я, глотая слезы.

— Ты в порядке, дорогая? — голос мамы перестает звенеть хрусталем и становится тревожным. — Тебе грустно из-за того, что мы улетаем? Олег сказал, что поможет тебе во всем, так что будешь под присмотром. Или ты можешь взять академ и поехать с нами.

— Да, мне немного грустно, что вы будете далеко, — улыбаюсь я сквозь слезы. — Я буду скучать, но я должна закрыть сессию, а потом прилечу.

— Девочка моя, не грусти. Мы будем общаться по видеосвязи. И Олег сказал, что привезет тебя на выходные. Мне гораздо спокойнее, что он будет тебя сопровождать. Нехорошо молодой девушке путешествовать одной.

— Мама, — почти шепчу я, потому что горло словно сдавила чья-то рука.

— Что, милая? — спрашивает рассеянно. — Мне пора ехать за Никитой.

— Я просто хотела сказать, что очень вас люблю, — быстро проговариваю я, понимая, что сегодня маму не обниму и в своей постели спать не буду.

— И мы тебя! Асечка, мне пора. До связи, солнышко.

Ее такой родной голос сменяется тишиной, которая жжет душу кислотой. Еще пятнадцать минут назад я была полна решимости сопротивляться, бунтовать, отстаивать себя. Я решила, что буду бороться с ним. Решила, что не дам так просто овладеть своим телом.

А сейчас…Сейчас дело не только во мне. Теперь на кону благополучие моей семьи и здоровье братика. Я помню, что такое жить впроголодь. Я не забыла, как мама плакала по ночам, потому что у ее детей не было молока на утро. Никогда не прощу себе ее слез, потому что на этот раз они будут на моей совести.

Я не знаю, как себя пересилить, но должна попытаться. Кто-то скажет, что это всего лишь тело. Всего лишь секс. Для многих женщин Олег Цербер — привлекательный мужчина, с которым не зазорно переспать, но для меня он ужасен. И неважно, насколько синие у него глаза и проработанный пресс.

— Рафа, отвези меня обратно, — прошу я.

Слова эти такие тяжелые, что завязают на языке. Что же будет вечером, если даже сейчас я еле держусь?

— Хорошо, — тихо отзывается он и сдает назад, чтобы вернуться на дорогу.

Еще недавно мне хотелось его сочувствия, теперь же сострадательный взгляд, который жжет кожу, просто невыносим. Почему мне вообще важно мнение этого человека?

Может, потому что он единственный сейчас, кто близко и относится ко мне по-человечески. У тебя Стокгольмский синдром, Ася. На самом деле Рафа — твой тюремщик, который и пальцем не пошевелит, чтобы защитить тебя от Цербера.

И вот опять особняк ужасов, из которого я так отчаянно пыталась сбежать. Вернулась сама. И вместо того, чтобы бороться с ним, решила отдаться. Продаться как женщина легкого поведения.

Рафа первым выходит из салона и открывает для меня дверь. Протягивает руку, чтобы помочь выбраться.

Игнорирую его руку не потому, что дуюсь. Просто не хочу, чтобы меня касались хотя бы сейчас, пока Олег Цербер не вернулся домой.

— Я не сбегу. Просто пойду к себе, — обещаю я, смирившись с ужасной участью.

Быстро иду к дому. Быть у него на глазах — просто пытка. Рафа все знает и понимает. И считает меня шлюхой.

— Агния, — окрикивает меня водитель.

Оборачиваюсь, успев преодолеть пару ступенек.

— Что? — спрашиваю я, а в груди маленькой птичкой бьется надежда.

Она обманчива, но поддерживает во мне жизнь.

— Все наладится, — проговаривает он, а взгляд такой виноватый.

Молча киваю и вхожу в дом.

Ничего не наладится. Это начало кошмара, в котором я теперь живу. Теперь только его измывательства, которые я должна покорно терпеть. Иначе будет плохо моим родным.

Слезы подсохли, стянув кожу на щеках, в груди будто зияет дыра, а тело стало онемевшим, словно я кукла, набитая ватой.

Я поднимаюсь на второй этаж, захожу в свою комнату и оставляю дверь незапертой, хотя мне страшно хочется закрыться на замок. Спрятаться от него на другой планете, не ближе. Но я не могу позволить, чтобы Цербер передумал и отменил лечение Никиты. Мама всегда говорит, что я должна заботиться о брате, что я самая большая его опора.