Двойняшки

«Да пошли они, эти адвокаты, — думал он, — им следовало назвать свою фирму не „Голдфарб и Дитиот“, а „Голдфарб и Идиот“. — На его лице появилось решительное и упрямое выражение. — А эту кошечку я все равно буду трахать, когда захочу».

Прошлое

Толпа окружила лимузин, в котором Энн подъехала к зданию суда. Несколько лиц почти прижались к боковым стеклам машины. На них было выражение, подобное выражению зрителей в цирке, которые приходят на представление лишь для того, чтобы посмотреть на трюки клоунов. Бракоразводный процесс продолжался уже четыре недели, и этот месяц стал для Энн сущим кошмаром. Над ее домом в Палм-Бич кружили вертолеты, перед воротами стояли пикеты религиозных фанатиков, папарацци преследовали на велосипедах ее и двойняшек даже на озере Трейл — казалось, что от оскорбительной навязчивости представителей прессы просто невозможно избавиться.

Энн прикоснулась кончиками пальцев к векам, проверяя, сильно ли они припухли после многих бессонных ночей. Правда, она попыталась поправить дело макияжем, но все же… Вздохнув, Энн вылезла из машины и оказалась в толпе, преградившей ей дорогу.

Рослые плечистые телохранители старались изолировать Энн от людей с микрофонами, видео- и телекамерами. Беснующиеся репортеры и фотографы заполнили тротуары по обе стороны от входа.

— Извините! — громко закричал один из них, державший в руке микрофон.

За его спиной находился оператор с телекамерой; в лицо Энн ударил яркий свет многочисленных фотовспышек.

Декстер стоял у входа, скрестив на груди руки и прислонившись спиной к мраморной колонне. Его адвокаты еще год назад начали собирать письменные показания свидетелей о том, что Энн не может воспитывать детей. А свора частных детективов и наивные люди, стремившиеся подружиться с Декстером, помогли туго затянуть узел на шее его жены.

Декстер с блеском выходил из любых неприятных ситуаций, связанных с этим процессом. Когда приходило время платить людям, свидетельствовавшим в его пользу, найти Декстера было невозможно. Когда требовалось подкупить журналистов, возникали посредники, которые ни за что не признались бы, что работали в интересах Декстера. Он понимал: репутацию Энн нужно подорвать таким образом, чтобы не навредить себе самому — ведь он являлся ее мужем.

Так что Декстер стоял как бы в стороне, делая вид, будто желает только одного: чтобы «мои дети не пострадали от того безответственного образа жизни, который ведет моя жена, от ее неестественных и странных религиозных убеждений».

И Декстер, и вся его армия адвокатов прекрасно знали, как манипулировать общественным мнением, — внимание прессы было приковано к этому бракоразводному процессу. Заголовки первых полос многих газет, освещавших ход этого процесса, пестрели словами «идолопоклонничество», «дьяволопоклонничество», «восточные культы», «извращенство». Одна нью-йоркская газета написала даже, что Энн давала своим детям наркотики, когда им едва исполнилось два года. Другая газета — из Флориды утверждала, что Энн превратила свой дом в прибежище греха, начиная с порнографических фильмов и кончая сексуальными извращениями, вплоть до садомазохизма.

Сэм Голдфарб расстарался, чтобы у публики сложилось очень благоприятное впечатление о его клиенте.

В глазах общественности Декстер выглядел человеком, который был старше своей жены, молодой обольстительницы, но не выдвигал обвинений против нее. Эта поза в сочетании с тем, что Энн приходилось лишь оправдываться, делала Декстера почти святым.

Декстер посмотрел на Энн, которая с уверенным и гордым видом вошла в холл. На ней был строгий бежевый костюм, сидевший безукоризненно. Декстер смотрел на жену так, словно она была статуей или картиной, которой даже он когда-то восхищался и которую украшал драгоценностями. Под глазами у Энн залегли темные круги, она была бледна и выглядела очень усталой, и все же он восхищался ею. Восхищался — и был готов убить ее. Она заводила его гораздо быстрее, чем любая другая женщина. Все последние месяцы Декстер думал только о том, как найти способ унизить Энн, и проклинал себя за то, что не смог раскусить ее с самого начала. Не смог проникнуть в глубины ее души. Он так и не отыскал источник невероятной силы ее характера. Просчитался и сделал ошибку.

Энн села за большой прямоугольный стол прямо напротив Декстера. Сотни зрителей и журналистов набились в зал суда заранее.

Толпа затихла, когда судья Хотхорн поднялся со своего кожаного кресла с высокой спинкой, над которым на стене было выведено: «Суд народа — суд Божий». На мгновение Энн охватил страх; она даже задрожала, пытаясь избавиться от мысли о том, что ее обволакивает черная пелена реальности, с которой она столкнулась. Она обвела взглядом помещение, в котором находилась, — большинство присутствующих были настроены против нее. Все скамейки для зрителей были заняты. Тем многим желающим, кто не попал в зал, было предложено отправиться на четвертый этаж и следить за происходившим, глядя на телевизионные мониторы.