Разговор о Нурматове несколько приглушил веселое настроение за столом, и Шарофат, чувствуя вину за неожиданную откровенность, оказавшуюся вроде некстати, предложила цветистый тост за здоровье Анвара Абидовича; тут уж она вставила и полюбившегося ему богдыхана, и не преминула напомнить о его сходстве с китайским императором, улыбавшимся с вазы. Здесь хозяйка сознательно брала грех на душу, потому что китаец держал в руках книгу, и люди, рекомендовавшие приобрести вазу, большие специалисты по антикварному фарфору, объяснили, что это придворный поэт; император тоже присутствовал в сюжете картины, но его изображение сейчас глядело в угол; она, конечно, могла развернуть вазу и показать истинного императора, богдыхана, но тогда ни о каком двойнике не могло быть и речи. И, возможно, это еще больше подпортило бы настроение возлюбленного, – он вроде как уже сжился с образом и время от времени поглядывал в угол: сходство с придворным поэтом вряд ли бы внесло в его душу радость, а может, даже и оскорбило.
Но Шарофат, полагавшая, что за эти годы досконально изучила своего любовника, крепко ошибалась. Сегодня у него как раз было не худшее настроение, – Коротышка уже мысленно подытожил, не хуже, чем на компьютере, сколько же золотых монет успел скопить свояк за год, и по самым скромным подсчетам выходило немало. Как тут не радоваться неожиданно свалившемуся богатству?! А ход насчет психиатра, невольно подсказанный Шарофат, да ему цены нет! И все за один вечер, за одно свидание! Он настолько расчувствовался, что встал и поцеловал Шарофат. Нежный жест любовника она расценила по-своему и тоже растрогалась – в общем, оба были счастливы.
Но Шарофат обрадовала его еще одним персональным тостом: дело в том, что за время, пока они не виделись, Наполеон «успел защитить» в Ташкенте докторскую диссертацию. До сих пор они были вроде на равных, оба кандидаты философских наук, и оба защищались в Москве. У Анвара Абидовича не было ни времени, ни особого интереса, чтобы вычитывать свою диссертацию, и он доверил это ответственное дело Шарофат.
Докторская не содержала никаких ценных открытий, но чувствовалась твердая рука профессионала; все же Шарофат внесла несколько замечаний по существу, и материал высветился по-иному, появилась какая-то самостоятельность суждений. Оттого она считала себя соавтором докторской диссертации своего любовника и очень гордилась этим. На торжествах по случаю защиты в доме Тилляходжаевых Шарофат не присутствовала, – накануне у нее произошел неприятный разговор с сестрой, – и вот теперь они как бы вновь обмывали защиту. Напоминание о том, что он, оказывается, еще и доктор наук, прибавило настроения секретарю обкома, и оба окончательно забыли о тягостном разговоре, связанном с полковником. В конце обеда, заканчивая застолье коньяком, с непременным кофе, к которому они оба пристрастились в Москве, Коротышка так расчувствовался, что искренне спросил:
– А хочешь, и тебе на день рождения закажу докторскую диссертацию? Абрам Ильич успеет, он голова… Шарофат обрадовалась, однако благоразумие взяло верх.
– Нет, только не сейчас. Неудобно мне сразу вслед за вами, разговоры пойдут. Лучше подожду, года через два… На том и порешили.
Пока она убирала со стола, он прохаживался по квартире; покрутился возле библиотеки, которую хозяйка дома собирала с большим азартом, и, понятно, с его помощью, но желания взять в руки книгу не возникало. Возле огромного стереофонического телевизора «Шарп» рядом с видеомагнитофоном он увидел стопку кассет; судя по новым глянцевым коробкам, эту партию фильмов полковник конфисковал недавно, раньше у него кассет «Басф» не было. Вот фильмы секретаря интересовали, и он включил сразу и деку, и телевизор.
Дома из-за детей, – да и Халима возражала, – не удавалось посмотреть порнографические фильмы – они-то больше всего и привлекали Тилляходжаева; его постоянно занимала мысль: откуда же столько аппетитных женщин для съемок находят на Западе? Фильмы они обычно смотрели с Шарофат, и азартный Коротышка время от времени взвизгивал от страсти и восторга, толкал в бок любовницу и кричал:
– Смотри, баба не кандидат наук, а что вытворяет – высший класс, учись! – и громко смеялся.
Подобная откровенная вульгарность сначала смущала Шарофат, но потом она перестала ее замечать. Опьяненный все возрастающей властью в крае и республике, Наполеон день ото дня становился необузданнее, пошлее, он не прислушивался ни к чьему мнению, ничьим замечаниям, перестал обращать внимание и на ее советы. Был только один человек, которому он внимал с почтением, но с тем он встречался редко, и тот вряд ли догадывался об истинной сущности любимого секретаря обкома.
Перебрав пять-шесть кассет, он наткнулся на интересовавший его фильм, но смотреть в глубоком велюровом кресле, в котором иногда засыпала Шарофат, не дождавшись мужа, не стал, откатил телевизор в спальню, ближе к корвету, – они и прежде смотрели домашнее кино в постели.