Двойник китайского императора

Оказалось, звонила Галя, дочь Самого-Самого, — Тилляходжаев гордо задрал в потолок короткий пухлый пальчик. В прошлом году она с мужем, совершавшим инспекционную поездку по Узбекистану по линии МВД, посетила Заркент, и он, конечно, лично показал им достопримечательности, старые и новые, а прием организовал в летней резиденции бывшего эмира, закрыв по этой причине музей, чтобы высокие гости почувствовали время и прошлый размах. И вот частный звонок по личному делу — значит, не забыла, помнит ханский прием. Галя со своими близкими друзьями из Союзгосцирка зимой собиралась в Париж, и ее личный модельер предлагал сшить каракулевое манто, которое скрывало бы, мягко говоря, ее мощные пропорции — дочь пошла фигурой и характером в отца, требовался особый каракуль, редчайших цветов, золотисто-розовый с кремовым оттенком, ей даже подсказали название — антик. Видела она, оказывается, подобное манто на одной американской миллионерше и с тех пор, мол, потеряла покой.

— Я ее успокоил, — говорил весело хозяин дома, — пообещал, что у нее будет манто лучше, чем у миллионерши, тот каракуль американцы наверняка купили на пушном аукционе, а он, как ни крути, из Заркента — такой сорт большей частью поступает за границу от нас. Кстати, — быстро переключился он, — Эргаш-ака, не будем откладывать просьбу Галины Леонидовны в долгий ящик, я знаю, вы из семьи известных чабанов и понимаете толк в каракуле. Помнится, рассказывали в молодости, что ваш отец некогда отбирал голубой каракуль на папаху Сталину для парадного мундира генералиссимуса.

— Да, было дело, — ответил растерянно полковник — он еще не понимал до конца, то ли его разыгрывают, то ли действительно звонила дочь Самого.

— Вот вам и карты в руки: пересмотрите во всех хозяйствах каракуль, приготовленный на экспорт и на аукцион в Ленинград, и отберите лучшее из лучшего, завиток к завитку, чтобы советская женщина не краснела в Париже перед какими-то американскими миллионершами, а Пулат Муминович даст команду совхозам. — Хозяин дома, даже не взглянув в сторону секретаря райкома, продолжил: — В конце недели я приеду к вам вместе с турецкими бизнесменами — к этому сроку подготовьте. А в понедельник лечу на сессию Верховного Совета в Москву, сам и доставлю, узнаю заодно, понравилось ли?

С этой минуты, можно считать, застолье и началось. Если вначале Махмудов думал, что, слава Богу, вернется в гостиницу трезвым, то теперь надежды его улетучились. Хозяина словно подменили: о том, что он такой заводной, Пулат Муминович не мог и подумать. Наполеон произносил тост за тостом, да за таких людей, что не выпить было просто рискованно, тем более ему, Махмудову, с порочной родословной. Выпили прежде всего за Сталина, носившего папаху из этих мест, потом выпили за мужа Галины Леонидовны, генерала МВД, особенно любившего Узбекистан, выпили с особым волнением и за ее отца. Здравицу в его честь Анвар Абидович произнес цветистую и длинную — жаль, не слышал сам адресат, если это, конечно, не было репетицией. А вдруг, чем черт не шутит, вдруг придется за одним столом посидеть — говорят, ничто человеческое генеральному не чуждо, особенно застолье с друзьями, ведь удалось же пить с его зятем и любимой дочерью на брудершафт.

Бокалы с шампанским за здоровье великих людей, с которыми, оказывается, знаком хозяин дома, поднимались один за другим. Пулат Муминович потерял им счет. В перерыве между здравицами Тилляходжаев рассказал о своих знаменитых друзьях-приятелях, называл их небрежно по именам, открывал такие подробности их личной жизни, что Махмудов подумал, не провокация ли это, совсем непонятная ему, — ведь речь шла о людях таких высочайших званий и должностей, что жуть брала. Видимо, было страшно не ему одному — перестал неожиданно потеть и полковник, он словно бы потерял ориентиры и несколько раз смеялся невпопад; пожалуй, для Халтаева сегодня Наполеон тоже открывался совсем с неведомой стороны.

Хозяин дома пьянел на глазах — коньяк, шампанское, да еще в невероятных дозах, делали свое дело. Это и успокаивало Пулата Муминовича, исчезла мысль о преднамеренной провокации. От изощренного ума и коварства первого он теперь ожидал чего угодно. Среди ночи Тилляходжаеву вдруг захотелось танцевать, и он решил вызвать на дом ансамбль, но гости отговорили, сказали, что и японский стереокомплекс устроит — он как раз, сияя хромом и никелем, стоял в углу. Включили кассетную деку "Кенвуд", и Анвар Абидович потащил всех в пляс — оргия достигла апогея. Пьян был хозяин, пьяны гости, чуть трезвее выглядел Халтаев; жена, видимо, привыкшая к выходкам мужа, незаметно, еще до танцев, исчезла из-за стола — ее отсутствие Наполеон не заметил.