Двойник. Приключения господина Голядкина

Кое-как он оделся; не теряя времени, отпер другим ключом квартиру, сбежал с лестницы и, уже не останавливаясь расспросить дворника о своем человеке, зная, что всё это лишнее, что всё это в стачке и один на другом выезжает, выбежал за ворота и побежал в департамент. Впрочем, на углу Итальянской и Шестилавочной улиц герой наш успел еще вовремя благоразумно одуматься, переменить решение свое и положил на время воротиться домой. «Оно и нужды нет, — думал он, — что приопоздаю маленько. Недосказанного же слова ведь так нельзя оставлять. В должность-то я, во-первых, успею; рано ли, поздно ли — развязка всё та же. Всё это кругом этого ходит. Я же могу и того… так и сделаю… К его-то превосходительству я могу и позавечерком побывать; дескать, того, так и так, дескать… экстра, вверяюсь — и при сем представляю, того… Оно вот и будет всё так! Что же касается до гласного дела, то к худшему, кажется, его уж испортить нельзя; уж и так всё исправно, всё благополучнейшим образом обстоит. Во всяком же случае тому необходимо еще написать, и поскорей написать, предуведомить, дурака припугнуть, — именно припугнуть, непременно припугнуть; дескать, так и так, сударь мой; а вас, того… припугнуть! Я вам, милостивый мой государь, глаза открываю, а впрочем, желаю всем сердцем остаться с вами в дружеских и т. д. — это непременно нужно. А тому объявить решительно, прямо, что игра его очень запутана, дескать, крайне запутана, я вас уверяю. Что так или этак на дело смотреть, милостивый вы мой государь и мерзавец, а распутать вашу игру мы предоставим повыше кому-нибудь, почище нас с вами кому-нибудь, дескать, перенесем в другую инстанцию, махнем, дескать, и повыше куда-нибудь; дескать, сударь вы мой, и у нас губа не дура; дескать, сударь вы мой, всякий человек собственный свой нос бережет, лелеет и охраняет его, а мы, сударь, свой сморкаем не левой ногой и т. д. Вот как мы сделаем; вот оно как; то есть на смелую ногу, заговорим языком прямым, благородным, с стальною, как говорится в хорошем слоге, решимостью и с железною твердостью, чего, как всему свету известно, боится всякий подлец, и т. д. Или оно, может быть, и так можно сделать… то есть, того… то есть делу дать другой оборот, то есть этак, энтого, и подлисить… то есть нет, зачем подлисать… это подло — подлисить! а так тоже можно — языком прямым, благородным и совершенно на смелую ногу, то есть, того… так и так, дескать, — дескать, если есть какая вина на мне, то я готов на соглашение-то, пожалуй, готов, виноват, дескать… а впрочем, и того… ну, там благородным образом, разумеется…»

Тут господин Голядкин остановился и заметил, что он бросает свой известный, страшный, вызывающий взгляд на гравированный портрет шута Балакирева, висевший в его комнате над постелью. Балакирев же только зубы скалил, посматривая на господина Голядкина. В смущенье огляделся кругом наш герой и тут только увидел, что уже давным-давно воротился в свою комнату, чего было сначала совсем не заметил, углубясь в свои рассуждения… Плюнув с досады, господин Голядкин сбросил с себя шинель и всё прочее, ненужное в комнате, сел за стол, схватил перо и, много не медля, настрочил два нижеследующие послания — одно Вахрамееву, а другое неблагородному господину Голядкину-младшему. Письмо к Вахрамееву было следующего содержания:

«Милостивый государь мой,

Нестор Игнатьевич!