Двойники

— Ну, тогда, скажем, стольник, за три.

— Смешной ты человек. Говорю — бери, значит, бери.

— Да вы че, мужики, охренели? — искренне взволнован событием Серж. — Мужик, ты лучше мне этот стольник отдай, если лишние водятся, я тебе эту с рамой отдам. Тут одна рама — на стольник.

— Охотно верю, уважаемый. Рама хорошая, а живопись — к ней в нагрузку.

— Не хами, Марк, не люблю я в тебе этого. — Кирилл встает. — Пойдем, пройдемся? Серж, картины проданы.

Идут вдоль рядов: друзей обтекает поток прогуливающейся публики. Дымка в небе рассеивается, солнечный свет крепчает; звонко перекликаются птицы, на верхушке акации зашлась безумным стрекотом сорока, к ней на ветку вспрыгивает возбужденный кавалер, исторгая из горла и вовсе уж невероятный, нептичий вопль.

— Вижу, Кирилл, недосыпаешь?

— Да вот.

— Выглядишь плохо…

— Ну так что?

— А то, что меня не обманешь — небось, спать боишься?

— Ну боюсь. Раз знаешь — зачем спрашивать?

— А картины — это что?

— А зачем они теперь?

— В самом деле. Извини, брат, не подумал. Воображаешь, Кирилл, что произойдет, если ты уснешь да в контакт со своим рыцарем? Время в том мире сдвинется, пусть даже на одно лишь мгновение. И тогда — большой ба-бах. Всему конец. То есть… да…

— Да уж.

— Сколько не спишь?

— Давай о чем-нибудь другом.

— Ты попробуй снотворного испить — тогда снов не будет. Хотя, вишь ты, когда надо — так и палка выстрелит. Так что спи, чему быть, того не миновать.

— Знаешь, Марк, я перестал жизнь понимать. И чувствовать — почти что ничего не чувствую. Всё несется, а я неподвижно среди этого. Был я раньше иканийским рыцарем. Было хорошо. А теперь — непонятно что. Я людей перестал понимать, как чужой среди них.

— Ты знаешь, я тоже перестал, — удивляется Марк. — Вон, шефа в три этажа послал, и только потом дошло, что так нельзя — шеф все-таки. Знаешь, Кирилл, может, пора взглянуть на мир, как он есть. Без этого, как сказать, без этого… Пора опереться на мысль.

— Мысль — это крик ночной птицы, — роняет Кирилл. Марк не отвечает. Вспомнилось: Птица ночная!.. Где ты кричишь?! Крайность чудная — Вечная тишь. «Что это? Откуда? А, Стас Осенний». Выходят к фонтану, засыпанному прошлогодней листвой и зимним мусором. Останавливаются. Кирилл вздыхает:

— И с Аллой у меня нелады — срываться стал. Она мне что-то говорит — а я молчу. И могу молчать часами. Плохо.

— С женой, хочешь не хочешь, а разговаривать надо; работать над ней надо.

— Не знаю, я уже ничего не знаю. А ты собираешься?

— Куда?

— Жениться.

— Боюсь. Раньше можно было. А теперь понятно, что никак нельзя. Вот влюблюсь, женюсь, а после первой-второй брачной ночи н'aте: хватит тебе, Марк, здесь маяться, пора на Галсу.

— Куда это?

— К гипербореям. Галса — это я такую страну еще школьником сочинил. Она у меня помещалась сразу за Магеллановым Облаком, и была одной большой звездой. И обитали на той звезде огненные рыцари. Они оттуда летали по всему космосу со световой скоростью.

— Так что же нам делать, Марк?

— Откуда мне знать? Знаешь что, давай той «вашей жженки» возьмем и ко мне. Я тебе сказочку расскажу, а?

Снова квартира Марка. Комната с картинами. Марк прохаживается с молотком в руке. В другой руке — баварская кружка с «жженкой». Он примеривается, куда вешать полотна, Кирилла и одновременно рассказывает сказку из небезызвестной тетрадки Пимского:

— Сказка называется «Картинки». Картина первая: двор короля. Мудрый король, благоденствующий народ. Король регулярно объезжает королевство — ищет достойных людей и, найдя, вручает им должности по способностям. Картина вторая: пьяный бродяга в нашей больной столице. То есть не в нашей, а которая у Пимского. Просит милостыню, тут же ее пропивает. И когда клянчит, сообщает одну и ту же историю: он-де королевский посланник из очень далекой страны. Да вот дорога оказалась дальняя, поиздержался; при дворе принят не был — никто о его стране не слыхал; влиятельные лица помочь отказались; а написать за помощью — далека страна, и почта идет долго, чуть ли не столетиями. Но вот кто-то забирает, изымает из мира эти две картинки. Всё исчезает: двор, королевство, столица-матушка и ее кабаки. И вот двое, совершенно потерянные, без своих картинок, понимаешь, не помнят откуда и кто они. Но вдруг один замечает другого:

— О! Это ты, мой верный посланник! — говорит он и вспоминает себя.

— Увы… А ты мой король! — отвечает тот и вспоминает, кто он сам.

Так они обретают себя друг в друге. И в тот же миг оказываются уже не в картинке, а в прекрасном настоящем мире.

Марк Самохвалов останавливается против выбранного участка стены, одним духом допивает самогон из баварской оловянной кружки:

— Вот здесь повешу «Лодочника». Подай мне гвоздя, Кирилл.

Кирилл, опершись руками о подоконник, смотрит в окно:

— Уеду в горы. Завтра, — сообщает он.

Марк чухает молотком затылок:

— Ну тогда я сам возьму.

Картины развешены, Марк испытывающе рассматривает — ровно ль. Неожиданно говорит:

— Такое у меня чувство, брат, что не для себя вешаю. А? А между тем на Галсу я вроде бы не собираюсь.