Двойное преступление на линии Мажино

— Кто знает, старина. Самолеты. Быстроходные танки. Мое убеждение таково, что военные действия начнутся без объявления войны. А женщины — это всегда обременительно перед заварушкой: из-за них лишаешься свободы духа. Как бы там ни было, несколько дней назад я решил не подвергать себя никакому риску, впрочем, не слишком задумываясь — какому именно.

— Да, — сказал Капель, — гражданское население в ближайшее время испытает этот риск на себе, быть может, даже больше, чем мы. Только бы они продержались, как говорил старый солдат, изображенный Форэном[28].

— «Ах, довольно!», сказала бы мадам Ардан, — воскликнул Кунц. — Через несколько дней мы, возможно, будем находиться на глубине тысячи футов под землей, приговоренные не видеть дневного света Бог знает сколько времени, лишенные самого лучшего, что есть в мире, — ничегонеделания на лоне природы. Вы только взгляните на этот солнечный закат над лесом, на эту изумрудную зелень, которая оттеняется багрянцем пожара.

— Черт возьми, — удивился Ардан. — Я и не предполагал в вас буколических наклонностей.

— Буколических? Да, они у меня есть, — подтвердил со смехом Кунц. — Tytyre tu patul recubans sub tegmine fagi.

— Sylvestrem tenui musam meditaris avena[29],— подхватил Легэн…

Казалось, сейчас будет зачитан весь Вергилий.

— Вы меня утомляете, — заворчал Капель. — Такое впечатление, что я все еще в коллеже. Не очень приятное воспоминание. Тем более что уже после коллежа я узнал, что у всех этих пастухов были очень дурные наклонности. Мы оказались очень хорошими парнями, раз не переняли их, получив подобное образование.

Однако Легэн остановился лишь на начале второй строфы и заключил:

— Deux nobis haec otia fecit. Ты прав, Капель. Помолчим и насладимся этой счастливой передышкой, которую дарует нам Господь.

Ардан вздрогнул: Легэн, сам того не зная, выразил его собственное душевное состояние с точностью, приводящей в замешательство. Волнующей. Необыкновенной.

С наступлением темноты они уселись за бридж, свою мужскую игру, серьезную и дорогую сердцу тем, что вместе с пиджаком можно сбросить с себя и светскую скованность. Азарт игры захватил их. Пробило уже три четверти двенадцатого.

— Капель, ты играешь в бридж, как в покер, — сказал Легэн своему партнеру. — Тебе бы надо оставить свои рискованные ходы для индивидуальной игры. Тогда ты расквасил бы нос только себе. Взятка у них. Вам сдавать, господин капитан.

Но Ардан не покинул своего кресла, где сидел до момента сдачи карт не шелохнувшись. Он взялся руками за голову, казалось, его обмякшее тело изнемогает от усталости. Собиравшаяся гроза еще больше усиливала гнетущую атмосферу.

— Мы, кажется, злоупотребляем вашим гостеприимством, господин капитан, — сказал Кунц с извинением в голосе. — Пора нам отправляться спать.

Ардан замотал головой.

— Мне очень жаль, — сказал он слабым голосом, — но, кажется, сейчас я опять продемонстрирую неприятное зрелище приступа малярии. На этот раз более серьезного.

Действительно, ноги его задрожали, а зубы стали стучать все чаще. Руки его вцепились вдруг в подлокотники кресла, и все увидели на запрокинутом, искаженном приступом лице его застывшие блестящие глаза. Он сделал большое усилие, чтобы снова заговорить, но у него получились лишь какие-то обрывки:

— Тяжелый приступ… но ничего страшного… в постель… помогите мне, пожалуйста.

Капель и Кунц подхватили его, а Легэн кинулся по лестнице на второй этаж, зажег свет в спальне и спешно разобрал постель. В кратчайшее время больной, полностью доверившийся им, неспособный даже помочь старавшимся изо всех сил молодым людям, был раздет и уложен. Он лежал на спине с закрытыми глазами, его все еще колотил лихорадочный озноб, который, правда, казалось, понемногу ослабевал.

Лейтенанты переглядывались между собой, испытывая замешательство.

— Господин капитан, — сказал Капель, — вы нас слышите?

С видимым усилием Ардан открыл глаза, но тотчас снова впал в беспамятство.

— Мы будем дежурить возле вас по очереди, — добавил Капель. — Но необходима медицинская помощь…

Его слова были прерваны дребезжанием телефонного звонка. Трое молодых людей вздрогнули: ни одна вилла в лагере, насколько они знали, не была связана с внешним миром подобным нововведением. Они стали искать глазами аппарат. Его обнаружил Кунц спрятанным за драпировкой. Не обратив на эту деталь внимания, он автоматически снял трубку: «Алло!»

В трубке раздался такой четкий и громкий голос, что, даже искаженный и приглушенный расстоянием, он стал слышен по всей комнате. Тем не менее сам Кунц, приникший ухом к трубке, похоже, ничего не мог понять. Удивление, крайнее изумление отразились на его лице. Он так и остался стоять с открытым ртом, онемевший и будто парализованный, устремив взгляд на безжизненное тело Ардана.

— Что там такое? — нервно спросил Легэн.

Кунц как бы очнулся:

— Алло, нет это не капитан Ардан. Минутку. Он лежит с сильным приступом малярии. Сейчас я попробую дать его вам, но он не совсем… в форме.

Волнуясь, он буквально вопил.