Двойное убийство

Почему-то при слове «порез» на ум скорее приходят ободранные коленки и локти, нежели перерезанное горло. Я от души понадеялась, что бедняга действительно был без сознания, когда с ним это происходило.

– Итак, – Нэн подняла глаза от газеты, – как насчет приятной прогулки по Тейлорсвиль-роуд? Я поставлю пленку.

Я поняла, что она имеет в виду. Поскольку ни одному здравомыслящему человеку не улыбается работать по субботам, все ди-джеи на станции Нэн разбились на две команды и чередуются – выходят в эфир через выходные, отрабатывая каждый свою шестичасовую смену. И сегодня как раз была рабочая суббота Нэн.

– По дороге заскочим на студию, и я попрошу диктора последних известий поставить мою пленку, – сказала Нэн, вставая из-за стола.

Пленка, о которой говорила Нэн, была ее палочкой-выручалочкой на случай непредвиденных обстоятельств. Это заранее смонтированная запись, которая звучит совсем как живое выступление. За одним исключением: если слушать внимательно, можно заметить, что Нэн не говорит ни о времени суток, ни о погоде – и вообще ничего конкретного. Что-то вроде безразмерного радиошоу.

У всех ди-джеев заготовлены такие пленки – причем по настоянию управляющего, представляете? По словам Нэн, у них такая нехватка кадров, что, когда ведущие заняты записью репортажей с мест, или болеют, или уходят в отпуск, станция нанимает временных служащих, чтобы те крутили эти самые «аварийные» пленки, и таким образом экономят на зарплате.

Нэн сбегала к себе переодеться – ясное дело, в очередные джинсы и майку, – и через несколько минут мы уже были в пути. Нэн настояла, чтобы мы поехали в ее «неоне», а не в моей «фестиве». Я не удивилась: сестрица часто называет мою юркую машинку роликовой доской.

Дом номер 4451 по Тейлорсвиль-роуд оказался длинным строением в стиле ранчо, с венецианским окном и кирпичным фасадом; только вот скотоводческой фермы рядом не наблюдалось. Перед домом красовались лишь клочок пожухлой желтовато-коричневой травы, голубой трехколесный велосипед да красный игрушечный вагончик. Ошметки белой краски, которой некогда были выкрашены стены дома, густой перхотью обсыпали чахлые кусты.

Когда мы с Нэн приблизились к дому, оттуда вышла какая-то женщина; не поднимая глаз, повозилась с ключами и заперла дверь. Все это она проделала, не выпуская ладошки ребенка лет трех, который рванулся в сторону, не успела женщина поставить его на землю. Резким движением она притянула дитя обратно, и тут мальчик увидел нас. И истошно завопил.

Женщина вздрогнула и обернулась. На вид ей было лет двадцать пять; миниатюрная, с длинными белокурыми волосами, перехваченными черной лентой, – в тон платью, колготкам и туфлям.

– Миссис Рассел Мурмен? – сразу сообразила Нэн.

– Да… Я Элис Мурмен, – ответила молодая мать. Глаза ее перескакивали с меня на сестру и обратно. – А вы… вы близнецы?

Нэн кивнула:

– Нам бы хотелось с вами поговорить.

– Господи, и как только ваша матушка управлялась? – вылетело у Элис.

Нэн, судя по ее озадаченному виду, не сразу поняла, что бы это значило. Но я-то сообразила. Особенно когда увидела, как малыш устремился к красному вагончику, дернув мать за руку с такой силой, словно хотел вырвать с корнем. И при этом издавал громкие звуки, напоминавшие хрюканье. Да уж, с таким непоседой Элис наверняка считает, что справиться с двумя детьми можно, только держа наготове пистолет с доброй дозой транквилизатора.

Перекрывая хрюканье мальчишки, я прокричала:

– До чего же миленький! – Малыш и правда был недурен, а уж одет как настоящий джентльмен: в костюмчик цвета морской волны с ярко-красной бабочкой. Вот только вел себя отнюдь не по-джентльменски. Сейчас он рвался в сторону кустов, с каждой минутой хрюкая все громче. – И сколько же этому крошке?

– Год и месяц, – ответила Элис. – Он крупноват для своего возраста.

Крупноват для своего возраста?! Может, Элис шутит?

– Его отец в детстве тоже был крупным, – добавила Элис, и ее голубые глаза наполнились слезами.

– Мы здесь как раз из-за Рассела, – заявила Нэн, взмахнув журналистским удостоверением, которое одолжила у диктора на радио. Взмахнула она более чем небрежно, но я-то знала: надо было не дать Элис возможности как следует рассмотреть удостоверение. Главным образом потому, что на фото был изображен мужчина с длинными, свисающими как у моржа усами. Нэн быстро убрала документ в карман.

– Дело в том, что я готовлю репортаж, собираю дополнительные сведения об этом происшествии, – скороговоркой произнесла она, – для радиостанции, и…

Элис судорожно глотнула.

– А я… я как раз собралась в похоронное бюро.

– Мы вам глубоко соболезнуем, – вставила я. В глазах Нэн, впившихся в меня, я прочла, как по писаному: «Ага, значит, мы уже добрые друзья семьи, наносим светский визит безутешной вдове?» Я с вызовом сложила руки на груди. А почему, собственно, мы не можем проявить элементарную вежливость?

– Спасибо вам, мисс… э-э… – Голос Элис прервался, а глаза устремились на малыша. Деточка набрал полную пригоршню грязи. – Нет, не смей это есть! – крикнула Элис, дергая ребенка за руку. – Брось! Слышишь, брось!