Двойной бренди, я сегодня гуляю

Он сказал "о расизме", не "о культурных шоках", беспокойно отметила про себя Лика.

— Интересно взглянуть на себя глазами землян, — задумчиво сказал Лаи. — Вероятно, можно узнать много поучительного.

— Некоторые люди у нас сделали состояние на продаже бойких книжек — по теме "Как я весело провёл время на Барнарде". Например, "Мой факт" Бенито Мисимы. Но вам не советую. Мерзость и, как я понимаю, враньё. Вас это оскорбит.

— Меня — вряд ли. Я читал эту книгу.

— И... как вам?

— Ну, я был тогда совсем молодой, ещё студент. Решил, что автор психически болен.

Они болтали, стараясь заглушить пасмурное чувство, одолевавшее обоих. Облокотившись на подушку, Лика разглядывала снятые сапоги Лаи на полу. Она наконец разрешила загадку, где там помещается меч — в правом голенище был встроенный продольный карманчик, выкроенный столь искусно, что со стороны его было трудно заметить. Ясно, что эта конструкция совершенствовалась не одно и не два поколения. Сколько веков мужчины его планеты носят меч в сапоге и бреют головы под локон чести? И что заставляет его, профессионального антрополога и знатока семиотики, так серьёзно ко всему этому относиться?

— Когда ваш рейс? — спросил Лаи, придвинувшись к ней.

— Через пять часов по синхронизированному времени. Уже надо собираться.

— Обнимите меня ещё раз, — попросил он. — Покрепче.

Лика сомкнула руки на его плечах и прижалась щекой к его виску, чувствуя все его тридцать восемь по Цельсию.

— Как же быть? — прошептала она.

— Лика, — сказал он, — ведь наш обычай вас не связывает. У женщины могут быть другие мужья.

— Но не на Земле. Меня связывает наш обычай.

— Что ж, — заключил Лаи, — осталось решить, чей обычай сильнее.

ЭПИЛОГ

— Провожу вас до шлюза, — сказал Лаи, заходя с ними в транспортную кабину. Двери бесшумно захлопнулись; кабина заскользила по рельсам, ведущим к терминалу. Она была рассчитала на пятерых, но двое рослых землян и один барнардец едва помещались в ней. В этом замкнутом пространстве, друг к другу лицом, все трое чувствовали себя неуютно. Каждый, кто хоть раз летал межзвёздным рейсом, знает, сколько мыслей можно передумать за полторы-две минуты, которые занимает путь транспортной кабины к шлюзу.

Коннолли сутулился, глубоко запихав руки в карманы; его светло-голубые глаза смотрели отрешённо, на переносице всё ещё виднелся побледневший след от ушиба. Лика поглядела на Лаи. Он стоял, широко расставив ноги, осанистый, упрямый — яркая вишнёвая шапочка на зеленоватой бритой голове, брови сдвинуты, взгляд колючий. Чертополох, вдруг подумала Лика. Не так-то просто сломать. Он выдержит, обязательно выдержит.

Коннолли молчал, привалившись к стене кабины. Что тут скажешь, думал он. Никто не тянул Казака за язык. Он сам во вчерашнем пьяном угаре произнёс это имя. Фахая. Он не сказал фамилии, но ты-то сразу понял, о ком речь. Фахая Элу.

Даже если бы и вправду придумали, как стирать память, у тебя бы всё равно осталось в памяти её лицо. Шестнадцатилетнее, юное, свежее личико, с миндалевидными, чёрными, как у большинства барнардцев, глазами, чересчур пухлыми щеками — налегала на сладости — и короткой шапкой чёрных волос. Она стажировалась в их экспедиции на острове Пасхи, четыре земных года тому назад. В промежутках между работами, в полдневный зной, когда нельзя было высунуться из палатки, она лежала и читала земные романы в переводе на маорийский — все сплошь подписанные незнакомыми Патрику женскими именами. Было море, и был песок, и было естественно, что они поцеловались два или три раза в сумерках на берегу, и Фахая воспринимала всё как должное, в соответствии с прочитанным. Всё было понарошку, по-детски, у неё и груди-то почти не было, впрочем, как у всех барнардок независимо от возраста. А потом, через несколько месяцев, он зашёл по случаю на сайт межпланетных новостей — дайджесты с Барнарды всегда запаздывают — и увидел там её имя. Фахая бросилась с монорельсового моста; в компьютере у неё нашли сообщение, что она погибает от любви — писанное самым глупым и выспренним слогом дамских романов позапрошлого века. Барнардское общественное мнение сошлось на том, что она была психически больна.

А теперь выясняется, что она была студенткой Лаи. Господи, вздохнул про себя Коннолли, для чего ты создал такой маленький космос? Где тут разумный дизайн?

Он ни словом ни обмолвится про Фахаю. Он не смог уберечь бедного Вика от психологических экспериментов с земной любовью, но от этого он его убережёт. Да и Лике ни к чему это знать. Пусть лучше считает его ревнивым придурком.

Виктор — не Фахая, подумал Коннолли. Он — Казак. Он — выдержит. Коннолли будет молиться за него, чтобы он выдержал. Если, конечно, компетенция Богородицы распространяется на эту планету.

* * *