Генералов и штабных разогнал по делянкам, сам заканчиваю с бумажными делами. С особым удовольствием подписываю представление на Анисимова. Два представления, на Героя и на следующее, уже генеральское звание. Честно заработал. Операцию по ликвидации прорыва провёл блестяще. И я же обещал сегодня Героя каждому, кто мне пяток штугов пригонит. А он до сотни танков и бронемашин мне обеспечил. Если у меня будет такой приток трофейной техники, там ещё полторы сотни автомашин, и это только уцелевших после всех обстрелов и бомбёжек, то я и без центральных поставок проживу. На одних трофеях.
Лётчиков надо наградить. И тех, кто Паневежский ж/д узел обнулил и тех, кто мосты в Даугавпилс разбомбил. За сбитые самолёты не беспокоюсь, там Копец озаботиться, у лётчиков жёсткая шкала. Двадцать сбитых самолётов — пожалте к Герою. Ордена за другие подвиги.
Кладу подписанные представления в папку, при случае закину в наркомат. В Москву всё равно должны вызвать, дела в целом на фронте идут не очень. Не так плохо, как хотелось бы немцам, но не блестяще.
Лелюшенко, командир 21-го мехкорпуса выпросил мой 49-ый полк. Два дня, пока он будет обживаться в городе, полк простоит в городе. Полоцкая дивизия уже сооружает понтонный мост через Двину. Им надо закрывать брешь в восточной обороне округа. 49-ый полк сразу двинет за ними, как снимется с позиций. НКВД тоже забирает своё подразделение. Вернее, его перебрасывают охранять тылы Полоцкой дивизии. Так я буду 50-ую дивизию называть. Не официально.
Поближе к Вильнюсу перебрасываю кавдивизию из Белостока и батальон десантников, которые сейчас разместились южнее Слуцка. Есть у меня насчёт Вильнюса планы и опасения.
У-ф-ф-ф! Вроде всё. Откидываюсь на стуле, с наслаждением потягиваюсь.
Шифрограмма в наркомат обороны № …
Западный фронт. От 27 июня 1941 года
Командующий Западным фронтом, генерал армии Павлов.
27 июня, пятница, время 19:05.
г. Минск, квартира генерала Павлова.
— Папочка, а когда ты Гитлера убьёшь?
От неожиданности на мгновенье останавливаю ложку у рта. Мы все сидим, ужинаем. Борька пока дома, усиленно готовиться к экзаменам в артучилище. Всё по заветам отца.
— Дочь, ну ты чего? — отмираю наконец. — За ужином такие вещи серьёзные спрашиваешь.
Борька хихикает, жена улыбается.
После ужина неторопливо пьём чай. Адочка перебралась ко мне на колени.
— Мы, Адочка, пока только отбиваемся. Какой там Гитлер? Поди доберись до него.
— Хорошо отбиваемся?
— Мы-то хорошо, а вот соседи не очень… — тяжело вздыхаю, — Литва почти вся под немцами. Слышала небось по радио, что Вильнюс три дня назад взяли?
Адочка так усиленно кивает, что чуть чай не расплёскивает.
— А рядом с нами бомбоубежище строят, — докладывает дочка.
— Вот и будешь там прятаться, если что.
— Пока не приходилось, пап, — встревает Борис.
— Потому что ваш папа, — глажу Аду по пушистой головке, — хорошо командует, а красноармейцы хорошо воюют.
Жуть, как я соскучился по мирной семейной обстановке. Хотя мой генерал устроен так, что через какое-то время в семье начинает скучать по армии и наоборот. Но армия ему надоедает медленнее, а за ним и я.
— Из нашего класса четверо в артиллерийское идут, — в свою очередь сообщает Борька.
По глазам вижу, страсть, как не терпится повоевать. Терпи и учись, друг мой, и будет тебе ратное счастье. Если оно вообще существует.
Переходим в комнату, снаружи светлый день, свет включать не нужно. Одобрительно гляжу на заклеенные бумажными полосами окна, свернутые кверху плотные шторы. Их опустим, когда стемнеет. За режимом светомаскировки строго следят военные патрули, ночью в каждом доме дежурная смена из жильцов. Тоже присматривают.
— Мама с Боркой вчера дежурили, — Адочка трещит, не переставая. Надо успеть выложить все новости папе, а то опять на несколько дней исчезнет. Отпускаю генерала, пусть общается, а мне надо подумать.