Двойной карамболь

— За психа ведь посчитаешь?! — Варнаков бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд, затем решительно мотнул головой. — Впрочем, как хочешь, так и понимай: у Алтая были темно-русые волосы, летом они у него выгорали прядями. Он ходил разноцветный, как зебра или стригся наголо. Однажды в альплагере девчонки обесцветили ему прическу. Он с неделю ходил лохматый — дескать, такой цвет в самый раз для гор. Потом у него стали пробиваться темные — от корней… Так вот, перед восхождением, когда мы встретились, у него была белая, как сметана, и длинная, до плеч, грива. Неделю мы пробыли в горах. Не мог же он тайно от меня на верхотуре подкрашиваться?! Волосы стали белыми.

Варнаков пристально смотрел на меня, ожидая реакции. Глаза его выдавали страх, тот самый, который нет-нет да и проявится у пациента перед сменой повязки или перед уколом.

— Так не бывает! — вырвалось у меня.

— Ну вот! — хрипло хохотнул он. — Галлюцинаций не бывает, волосы цвет не меняют… Я навсегда расстаюсь с Лариской, но на Массиве только о ней и думаю, а она уже пишет письмо о встрече… Да сам Алтай жаловался: «Совсем честным становлюсь: врать боюсь, что ни придумаю — обязательно случится!» И вообще, — Варнаков со злорадной ухмылкой ударил ребром ладони по краю сиденья, — может, он и погиб, потому что искал смерти, сам того не понимая…

Догадывался ведь, на что способен Массив, а любил ввернуть фразу:

«Счастье, когда твой след уходит в небо и уже не спускается вниз; голубые саркофаги ледников — награда лучшим из нас!» Мы замолчали, размышляя каждый о своем.

— Да, интересный поворот! Надо подумать! — Я сунул руку в карман куртки, извлек купюру, полученную от него, и протянул. Он механически взял деньги, повертел в руках, недоумевая.

— Психотерапия! Я тебя витамином кольнул, ампула стоит копейки… А то, что с подружкой прокол вышел, не бери в голову: случайность, волнение… И вообще, с женщиной, которую любишь, сблизиться в первый раз бывает трудней, чем с другими.

— Претензий нет! — буркнул Варнаков. — Ты здесь ни при чем.

Сновали мимо прохожие. Никому не могло прийти в голову, что мы — врач и пациент. Тем более, что врач пытается убедить пациента сунуть голову в петлю, чтобы не попасть в сумасшедший дом… По крайней мере, одному из нас. А пациент, как все больные, упирается, надеется отделаться таблетками.

— Предположим, ты на перевале. Дальше-то что?

Варнаков пожал плечами. В ночных кошмарах он доходил только до него.

— Это и настораживает, — не отставал я, — пока человеку удается воплощать свои фантазии, он вполне здоров. Как правило, отстранение от действительности начинается, когда реализация фантазий невозможна. Это — уже сигнал болезни…

Варнаков беззвучно рассмеялся, затряс головой и встал:

— Такого наслушаешься — шизануться можно! Хотя проскочила одна дельная мысль: если наше сознание способно создавать силу могущественней себя, то, может быть, Массив и есть та сила?.. Одного не пойму, зачем я ему нужен?

Костя позвонил через месяц и сказал, что я был прав — придется идти. Он пригласил меня в горы, но я отказался, побаиваясь все испортить. В середине мая он получил первый отпуск, набил рюкзак в расчете провести на Массиве дней десять. С первого июня у него была оплаченная путевка в дом отдыха.

Маршрут не удался — не повезло с погодой. В те дни даже в городе сбило дождями цвет фруктовых деревьев. Горы завалило снегом.

Костя застрял под перевалом и, проваливаясь по грудь, рискуя попасть под лавину, еле выбрался из ущелья. Вернулся он измученный, но повеселевший, будто там, в снегах, сбросил тяготивший груз.

Прошло лето. Я несколько раз собирался позвонить ему, но по разным причинам откладывал встречу. Потом стало не до того.

Был промозглый ноябрьский день. Утром выпал сырой снег, а к вечеру город размесил его в коричневую слякоть. Я шел на работу мимо рынка и чуть не споткнулся об обрубок человеческого тела, пристегнутый к тележке на шарикоподшипниках.

Безногий путался в толпе зевак, обступивших наперсточников, шныряя среди штанин и мокрых сапог. Из-под ворота его грязной рубахи торчала трубка, к которой время от времени он прикладывал горящую сигарету и через сморщенный пластик выпускал струю дыма.

Я хотел проскользнуть мимо, даже спрятал лицо за воротником пальто и надвинул шерстяную шапочку на глаза. И все же он узнал меня. Схватил за полу, громко и скандально застучал по тележке деревяшкой, которой отталкивался от земли. Не поднимая головы, я вытащил из кармана «честно» заработанную полусотню, он выхватил ее у меня из руки, оттолкнулся рывком короткого тела, тележка загрохотала подшипниками, скатываясь по грязному асфальту. И вдруг, как насаженный на стержень, он резко обернулся, подмигнул и беззвучно прошлепал иссохшими губами:

— Живем, парень!