Двойной обман

Солнечный Зайчик. Он не называл ее так с тех пор, как ей исполнилось двенадцать.

— Честно говоря, не знаю, — сказала она, устраиваясь с чашкой какао у огня рядом с ним. — Кажется, мне некуда идти.

— Я говорил с Люком, но он не хочет ничего слушать.

— Знаю. Он презирает меня.

Отец ничего не сказал в ответ. Оба молча сидели, глядя в огонь, затем Джо тихо проговорил:

— Если ты хочешь вернуть его, тебе придется делать это самой. Ты ведь понимаешь это, правда?

— Да, понимаю. — Она сделала глоток и отставила чашку. — О, папа, я не знаю, как мне быть.

Джо подошел к ней и взял за руку. Неужели перед ним его всегда сдержанная, холодная дочь? Эта дрожащая девочка, которая изо всех сил старается сдержать слезы?

— Не надо, — сказал он, — не плачь, родная. Ты обязательно что-нибудь придумаешь. Он сказал, что вовсе не ненавидит тебя.

Оливия высвободила руку.

— Лучше бы он меня ненавидел. Ненависть все же ближе к любви, чем презрение.

— Ты уверена, что любишь его?

Она опустила глаза.

— Думаю, да. Но может, я вообще не знаю, что такое любовь. Я знаю только одно: мне надо, чтобы Люк вернулся. Не могу смириться с мыслью, что никогда… никогда не буду с ним.

Джо озадаченно потер затылок.

— А ты не думаешь, что в тебе говорит уязвленное самолюбие? Ты ведь не привыкла, чтобы тебя бросали?

Оливия прижала пальцы к вискам.

— Сначала это было именно так. Но откуда ты знаешь?

— Я хорошо тебя знаю, — сказал он. — Ты моя дочь.

— О, папа, — покачала она головой, — ты совсем не знаешь меня.

— Возможно, ты права, — вздохнул он, — а возможно, и нет. Но я всегда любил тебя, Оливия.

Оливия вскинула голову, как будто он ударил ее.

— Нет, вы с мамой не любили меня. Вы хотели, чтобы я умерла вместо Реймонда.

— Это неправда. — Ладонь Джо тяжело опустилась на стол. — Я пытался быть ближе к тебе. Но ты не позволяла. А что касается твоей матери… Она ничего не могла с этим поделать. Она любила тебя, Оливия, но так и не сумела оправиться после смерти Реймонда. У нее была глубокая депрессия. Ты была слишком мала, чтобы это понять. Я и сам до конца не понимал.

— Ты говоришь, у мамы была депрессия, и поэтому нормально, что она не замечала меня? Вы оба забыли о моем дне рождения…

— Забыли о дне рождения? О чем ты говоришь? Мы дарили тебе подарки, устраивали вечеринки каждый год, когда ты была маленькая…

— Не каждый год. Когда мне исполнилось двенадцать, никакой вечеринки не было. Хотя ты обещал. Ты не приехал, — рыдала она. — Я ждала до полуночи.

— Оливия, я не знал. Я помню тот день рождения, о котором ты говоришь. Я был в Нью-Йорке и послал тебе огромную коробку с подарками. Там был громадный мягкий пес и книга о медведях…

Оливия ухватилась за край стола. Пальцы ее похолодели.

— Коробка? Я ничего не получила.

— Но я отправил ее. С курьером. Ты должна была получить.

— Не получала. И праздника не было. И ты даже не спросил меня, как все прошло, когда вернулся домой. Вот почему я подумала…

Джо поднял голову, затем резко отодвинул стул и поднялся.

— Наверное, не спросил, — согласился он. — Но если бы я мог знать… Послушай, Оливия, когда я вернулся из Нью-Йорка, я застал маму в постели со страшной пневмонией. Думаю, беспокоясь о ней, я и в самом деле забыл спросить тебя о вечеринке.

— Я была так уверена, что ты приедешь, — прошептала она.

— Меня задержали. А потом я вернулся и узнал, что мама тяжело заболела.

Оливия чувствовала, как глыба льда внутри ее начинает таять. Она прижала руки к его щекам. Они были влажные и холодные. И она принялась гладить их, вытирая и согревая.

— Я не знала, — сказала она. — Я думала, тебе все равно.

— Ну конечно, нет. — Джо говорил так, словно невидимая рука продолжала сжимать его горло. — Там, внутри посылки, было письмо…

Оливия начала было что-то говорить, но он прервал ее. И в следующее мгновение прижал ее голову к своему плечу, как делал давным-давно, когда она была маленькой девочкой и плакала, поцарапав коленку или локоть.

— Попробуем начать сначала? — спросил он так жалобно и с такой надеждой, что она снова чуть не расплакалась.

— Давай попробуем, — прошептала она.

— Поговорим завтра, — предложил Джо. — Тебе нужно как следует выспаться. А мне нужна хорошая сигара.

Оливия рассмеялась и сразу же почувствовала себя лучше. Поднимаясь в свою старую комнату, она продолжала улыбаться.

Церковные колокола? Оливия протерла глаза, села, увидела голубое покрывало, голубые шторы на окнах и огромный кедр за окном.

Конечно же, она вернулась домой.

Двадцать минут спустя Оливия спустилась к отцу. Он пил кофе и курил очередную сигару в маленькой комнатке, выходившей в сад. Оливия пробежала глазами заголовки, среди которых выделялся один, о парочке, занимавшейся сексом на виду у пассажиров поезда.

— Интересно, пап? — спросила она.

— Тебе не понравится. — Джо поднял голову над газетой. — Я читаю отчет о добыче угля.

Оливия скорчила гримасу:

— Тоска. Секс в поезде гораздо забавнее.

Джо положил газету и откашлялся.

Ого, он, похоже, смущен.

— Все в порядке, пап. Я просто дразню тебя, это шутка.

Джо улыбнулся:

— Давненько этого не было, а? Очень давно.