Двойной сюрприз для блудного папочки (СИ)

–Давай так: сейчас я пулей смотаюсь на объект, тут недалеко, а ты пока осмотришь дом и решишь, что нужно купить. Записывай всё, что в голову придёт, серьёзно. Я вернусь где-то через час и мы с тобой поедем в издательство, а потом по магазинам, идёт?

–Чего ты со мной так носишься? – Не могу я удержаться от вопроса и неловко улыбаюсь, пытаясь скрыть собственное смущение.

Егор тяжело и громко вздыхает, делает один широкий шаг и вдруг оказывается практически впритык ко мне. Но и на этом Минин не ограничивается, обхватывает ладонями моё лицо, которое в них буквально почти тонет, смотрит мне в глаза и очень серьёзно говорит:

–Потому что вы мои, все трое, и я обязан заботиться о вашей безопасности и комфорте.

–Разве не женщина заботиться о комфорте? – С зажатым лицом я говорю довольно странно, но Егору это нравится. Он улыбается, а потом заразительно смеётся, вызывая и у меня невольную ответную улыбку.

Наклоняется, звонко чмокает меня в кончик носа и отвечает:

–Именно. Поэтому ты решаешь, что нам нужно для комфорта и уюта, а потом мы вместе едем это покупать. Вопросы, очаровашка?

Какие могут быть вопросы? Тут и так всё предельно ясно.

Кроме, разве что, одного.

–Почему очаровашка?

Егор в ответ корчит умилительную морду и насмешливо интересуется:

–Мне правда надо это объяснять?

Он мнётся ещё какое-то время, я потом делает кое-что такое, от чего у меня разъезжаются ноги и внизу живота устраивают бунт бабочки.

Минин наклоняется, продолжая держать моё лицо в своих ладонях, медленно приближается, не сводя взгляда с моих глаз, а затем целует.

И будто не было этих шести месяцев и нашего расставания, каждая клеточка моего организма дрожит, ярко вспоминая этот поцелуй. Именно этот. Нежный, в каком-то роде невинный, но вместе с тем головокружительный и практически безумный.

Этот поцелуй нужно запретить во всех странах. Он безупречный настолько, что просто негуманный. Кажется, если Егор отстранится сейчас, я просто задохнусь, а всё моё существо растворится в воздухе, как сахар в воде.

Меня очень радует наличие стены за спиной и тот факт, что из нас троих она самая надёжная опора. У меня дрожат мышцы в подкашивающихся ногах, а щёки ощутимо покалывает от прикосновений Егора.

Это самое неприличное, что я делала за последние полгода. И самое приятное.

Наверно, это могло бы закончиться так же, как и в ту ночь. У меня голова кругом, но я знаю точно, что согласилась бы на повторение.

Если бы не мой живот, что ощутимой преградой стоит между нами.

И не громкий требовательный звонок телефона в кармане пальто Егора.

Мой протестующий стон тонет в его недовольном выдохе.

Реальность опять разбивает нашу сказку на маленькие острые осколки.

Когда за Мининым закрывается тяжёлая входная дверь и щёлкает замок, я ещё несколько минут стою у стены и глупо пялюсь в стену напротив. Хочется сползти на пол и подумать там, но останавливает здравый смысл: я потом самостоятельно не поднимусь.

Поэтому я просто стояла и дышала. Думать ни о чём не хотелось, как и что-либо делать. Хотелось обратно к Егору, чтобы он снова поцеловал так, будто земля из-под ног уходит и над головой взрываются тысячи салютов.

Победило в итоге здравомыслие. Кое-как и далеко не с первой попытки скинув ботинки и куртку на крючок, я пошла на обследование совершенно не уютного с моей точки зрения жилища.

Этот дом был пустым. Здесь стояла чёрная и металлическая мебель, современная техника и странные картины на стенах, но этот дом был пустым. Как будто Егор купил его за час до нашего приезда, хоть я и знала, что это не так. Никаких раскиданных вещей, фотографий на полках или хотя бы грязной посуды в раковине.

Угнетающая чистая пустота.

В голове зреет мысль о том, что было бы неплохо заменить тут мебель. Я вспоминаю слова Егора и решаю не отказываться от возможности хотя бы обсудить это с ним.

А потом происходит кое-что неприятное, хоть я и понимаю, что избежать этого было невозможно. Мама звонит. Я бы не ответила, если бы это был Паша, и обрадовалась бы, окажить это папа, но мама... мама просто мама, я не могу перестать общаться с ней, даже если не одобряю и не понимаю её действий.

–Да, мам, – отвечаю негромко и пугаюсь собственного голоса в этой тишине.

–Привет, Варь, – даже удивительно, но сегодня мама говорит так же тихо, как и я.

–Привет, – скрыть проскользнувшее в голосе удивление не получается, поэтому я пытаюсь прикрыть его заботой: – Как дела?

Наверно, жалко звучит, а ещё до ужаса банально, но тихая и грустная сегодня мама охотно отвечает.

–Я не спала всю ночь.

Что-то неприятное ощутимо колет изнутри. Что-то, очень похожее на чувство вины. Почему я чувствую себя виноватой?

–Что случилось? – Знаю, что она ждёт этот вопрос, чтобы не выглядело, будто она вываливает на меня свои проблемы.

Мама часто делает так: намекает и замолкает, а мне приходится тянуть из неё каждое слово щипцами.

Я действительно наивна настолько, что жду слов волнения о моём здоровье или хотя бы о том, почему Егор не пустил её в палату. Поэтому спотыкаюсь о порог кухни и чуть не падаю, слыша её укоризненное: